От Носке до Гитлера

12 марта в полночь социал-демократический депутат Куттнер («кровавая собака», как и Носке, только поменьше калибром) говорит с Носке по телефону. Канун выступления капитана Эргардта и капповского путча. Носке заявляет своему соратнику, что он никак не может отказаться от своего оптимизма, что он не верит в болтовню разных людей о предстоящем военном перевороте. Эргардт совсем не похож на человека, который собирается маршировать на Берлин, в Деберицком лагере все спокойно. Кроме того, он все-таки принял все меры. Даже Куттнер, передавая этот разговор с Носке, не может удержаться, чтобы не прибавить: «Шесть часов спустя Люттвиц и Эргардт были хозяевами Берлина, военные меры Носке оказались совершенно недействительными, правительство вместе с военным министром Носке бежало в Дрезден».

Что случилось? На заседании совета министров под председательством бледного и растерянного Эберта обсуждался вопрос о необходимости вооруженной рукой подавить восстание части рейхсвера против правительства, остановить поход бригады Эргардта на Берлин. Генерал Сект выступает от имени «оставшихся верными» эбертовскому правительству генералов. «Не может быть и речи о том, чтобы одни рейхсверовские части выступили против других. Неужели вы, господин военный министр, намерены довести дело до битвы у Бранденбургских ворот между войсками, которые полтора года дрались плечом к плечу против общего врага (революционных рабочих — Н. К.)?» Носке пытается переубедить генералов: «Ведь достаточно поставить дюжину пулеметов на дороге, ведущей из Деберица, и весь этот заговор окажется сном. Но вы не хотите бороться». Еще несколько попыток и даже столь хладнокровный и крепкий Носке истерически кричит: «Вы все меня предали. Мне остается только пустить себе пулю в лоб». Молчание. Палач германской революции и первый «республиканский» военный министр подымается медленно, согнув свои могучие плечи. «Правительство примет окончательное решение», кричит он вдогонку уходящим рейхсверовским генералам.

«Историческая ночь, — говорит один из рейхсверовских офицеров другому — она принесет решение».

«Ночь несчастия, — говорит другой, — ведь еще час — и повстанцы войдут как победители через Бранденбургские ворота».

«Чего вы хотите, — выводит один из очевидцев (Фолькман) за общую скобку политическое верование созданного Густавом Носке рейхсвера: — этой ночью могла окончиться история прусского офицерства. Но кажется, что рок решил иначе».

Нет, не рок решил иначе, а предательская установка германской социал-демократии привела к тому, что капповский путч оказался первой попыткой фашистского переворота и что урок капповского путча пропал даром. Революционные рабочие могучим оружием всеобщей забастовки сделали то, что должны были сделать предавшие Носке рейхсверовские генералы, т. е. отбили контрреволюционное выступление Каппа, Люттвица и Эргардта. Затем, под руководством тогда еще очень слабой коммунистической партии революционные рабочие попытались углубить революцию, но здесь рейхсверовские генералы, после провала капповского фашистского выступления, вспомнили о своей преданности эбертовскому правительству и вместе с социал-демократами во второй раз подавили революционное движение германского рабочего класса. Во главе рейхсвера стал тот самый генерал фон Сект, который, как мы видели, отказывался дать бой Каппу и Эргардту у Бранденбургских ворот.

Густав Носке, правда, оказался не у дел. Его место занял другой социал-демократ, получивший, между прочим, звание кровавой собаки еще до Носке, а именно Карл Зеверинг. Новые времена потребовали применения новых методов.

Густав Носке навсегда войдет в историю германской революции как один из гнуснейших ее предателей, как один из самых жестоких палачей германского рабочего класса на службе германской буржуазии. Фигура Густава Носке, собственно говоря, в наши времена не нуждалась бы в новом описании. Но некоторые новые разоблачения и некоторые новые документы (см. книгу Фолькмана о германской революции) представляют Густава Носке в несколько новом освещении, и старый палач германской революции напоминает о своем прошлом и своем существовании в связи с последними событиями в Германии в несколько новом свете. Недаром именно его подпись ганноверского президента красовалась в числе тех, кто поднял Гинденбурга на щит как «общенародного» президента.