От Носке до Гитлера

Густав Носке был уверен в невозможности и невыгодности для монополистического капитала отказаться от политических услуг социал-демократии. Из этого убеждения, что судьбы германского социал-фашизма крепко связаны с судьбами германской буржуазии в том смысле, что буржуазия так или иначе всегда будет править (хотя бы отчасти) руками социал-фашистов, логически вытекает неограниченное доверие Носке и его учеников к буржуазным политикам и генералам. Густав Носке все время верил, что рейхсвер и социал-демократия — два отряда германской «демократической» республики и неразрывно связаны между собой. Поэтому его преемники по социал-фашистскому служению германскому монополистическому капиталу из уроков капповского путча сделали только один вывод о необходимости еще теснее связать и увязать политические установки контрреволюционного рейхсверовского офицерства и социал-фашизма.

Сам Густав Носке служил все время германской буржуазии верой и правдой на посту ганноверского обер-президента (губернатора). Когда Гитлер пришел к власти, Носке пожалел, что это случилось за полгода до достижения им пенсионного возраста, стало быть, несколько преждевременно, для Носке лично. Но в сознании своих огромных заслуг перед фашизмом Носке пошел смело к прусскому министру-президенту Герингу ходатайствовать о принятии во внимание этих заслуг и об увольнении его не без пенсии, как других социал-демократов, а именно с пенсией и с покрытием расходов на переезд с казенной квартиры на частную.

Национал-социалисты вняли голосу «кровавой собаки» германской контрреволюции, и Носке было воздано по заслугам соответствующим количеством тысяч марок в год пенсии.

Фридрих Эберт

Капповский «путч» был восстанием преторианцев рейхсвера, пытавшихся после кровавого подавления германской революции произвести контрреволюционный переворот. Германская революция была подавлена объединенными усилиями верховного командования старой армии (Гинденбург и Гренер) и германской социал-демократии (Эберт). Недаром между канцелярией Эберта и главной квартирой армии был секретный прямой провод о существовании которого не знали даже коллеги Эберта по руководству партией. Выступление генерала фон Люттвица было выступлением одного из партнеров кровавого контрреволюционного дела, который считал данный момент подходящим для удаления другого, социал-демократического партнера. Путч не удался, ибо рабочие орудием всеобщей забастовки оказали контрреволюционному перевороту бешеное сопротивление. Капповцев не поддержала однако и германская буржуазия, если не считать ее помещичьего, откровенно феодального крыла, ибо она боялась протеста Антанты и, главным образом, того, что рабочий класс, победоносно отбив нападение контрреволюции, сумеет развить и углубить свою победу вплоть до низвержения власти монополистического капитала.

Мы знаем, что Фридрих Эберт ненавидел социальную революцию, как грех (его слова принцу Максу Баденскому). Мы знаем, что Эберт был сторонником монархии. «Я согласен на сохранение монархии с социальным акцентом и осуществлением парламентского режима, — говорил он генералу Гренеру накануне ноябрьского переворота. — Я советую вам еще раз использовать последние возможности для спасения монархии и осуществить назначение регентом одного из императорских принцев». Гренер отказался совершить такую попытку, ибо нельзя было убедить Вильгельма II согласиться на такой шаг. Медленно отворачивается Эберт от генерала: «Приходится дать положению развиваться автоматически». Когда затем Шейдеман провозгласил у входа в рейхстаг республику, Эберт устраивает ему сцену: «Ты не имел права это делать. Вопрос о республике или монархии должно решать учредительное собрание». Он стучит кулаком по столу и даже его старый соратник по социал-предательству Шейдеман вынужден затем расписаться в своих воспоминаниях, что такая преданность Эберта монархии его глубоко поразила. Эта преданность была почти донкихотством, ибо в тот момент, подчеркивает Шейдеман, монархии спасти никак нельзя было.