«От ордена осталось только имя...». Судьба и смерть немецких рыцарей в Прибалтике

7 июля 1554 г. ливонское посольство, подписавшее роковой мирный договор с обязательством уплаты Юрьевской дани, вернулось в Ливонию. Первый отклик на это событие содержится в письме Кристофа Штурца, канцлера архиепископа Вильгельма, к своему патрону от 8 июля.[168] Он пишет, что теперь уже ни чума, ни татары не будут преградой к русскому вторжению в Ливонию. Надо воспользоваться предоставленной трехгодичной отсрочкой и за это время достичь договоренностей с татарами, Польшей или Швецией, которые помешают Москве реализовать ее агрессивные намерения. Георг Таубе призывал на помощь Польшу, Швецию и Данию. Выходит, Ливония платить изначально не собиралась (никто не говорит о необходимости сбора дани), а рассчитывала на свою принадлежность к «христианскому миру», на заступничество Европы. В ней, несомненно, понимали, что послы слукавили и что ситуация складывается не столь замечательно, как хотелось бы побывавшим в Москве дипломатам. Как показал М. Маазинг, среди ландесгерров были страх перед «русской угрозой», опасение, что неплатеж дани может привести к войне. Магистр обвинял дипломатов в превышении полномочий.[169] Но дни шли за днями, ничего страшного не происходило.

Даже когда в 1555 г. новгородский посланник Келарь Терпигорев прибыл в Дерпт для подтверждения соглашения, ливонские политики утвердили договор, но с «протестацией». Под ней понималось право оспорить договор в камерном суде Священной Римской империи. Сразу же обнажилась пропасть между юридической культурой европейски образованных ливонцев и дипломата московского царя. Терпигорев понятия не имел, что такое «протестация». Канцлер Дерптского епископа Юрген Гольцшуер на переговорах советовал не делать громких заявлений и как бы признать договор, но просить рейхскаммергерихт объявить дань незаконной и тем самым перенести спор в плоскость столкновения России со Священной Римской империей. Он утверждал, что «уж император поставит московитов в границы». Однако реакция русского дипломата Терпигорева на подобные заявления была равнодушной: «А какое дело моему государю до императора!»

Дерптский епископ в начале 1556 г. обсуждал с ливонскими сословиями, как ему дезавуировать проблему выплаты русской дани. Платить ее он не собирался. Рюссов свидетельствует, что среди ливонцев бытовали настроения: «Лучше мы сто талеров провоюем с московитом, чем хоть один талер дадим ему дани».[170]

Вместо сбора денег ливонцы занимались архивными изысканиями, результатом которых стали пять старых договоров: два из городского архива Дерпта и три — из епископского, в которых о дани не было ни слова. Посчитав, что они таким образом «сыскали дань», дерптский епископ и магистр направили в начале 1557 г. посольство в Москву, снабдив его обнаруженными документами.

Аргументы послов не произвели на царя никакого впечатления: он посоветовал им «отставить их безлепичные и непрямые речи» и исправиться во всех делах. Напрасно орденские послы убеждали Ивана Висковатого, будто магистр «…и вся ливонская земля поняли тот пункт, который записан в последней грамоте, не иначе как "расследование, наведение справок" (нем.: nachforschung, erkundigung), а не "собирание" (samlung), как это толкует царь и государь всея Руси: поэтому это недоразумение, будто дерптский епископ обязан давать царю всея Руси подать или дань…»

В марте 1557 г. послы были «бездельно отпущены с Москвы». Ливония занервничала, и было от чего — призрак войны приблизился неожиданно близко. «А теперь из-за глупого недопонимания одного слова все зашло так далеко», — говорилось в инструкции новым дерптским послам в Москву в сентябре 1557 г.[171] Только теперь ливонская дипломатия решила начать торг о сумме выплат. Но было уже поздно: в ноябре 1557 г. при дворе Ивана Грозного выйдет русская грамота об официальном объявлении войны Ливонскому ордену,[172] а в январе 1558 г. поместная конница перейдет границу и начнется война…

Кто первый хотел захватить Ливонию — русский царь или польский король?

К началу 1550-х гг. становилось все яснее, что орден представляет собой легкую добычу. В сентябре 1552 г. на тайной встрече Сигизмунда II с герцогом Альбрехтом Прусским в Крупишках и Брайтенштайне король поручил ему разработать план инкорпорации Ливонии по образцу присоединения Пруссии 1525 г. Главным мотивом будущей интервенции было нежелание уступить русским: Ливония должна быть превращена в лен Ягеллонской монархии, чтобы «не достаться Московии». Историк А. Н. Янушкевич также считает, что Ливония оказывалась выгодным плацдармом для военного противостояния Великого княжества Литовского с Россией, не говоря уже об экономических выгодах от этой инкорпорации.[173]