«От ордена осталось только имя...». Судьба и смерть немецких рыцарей в Прибалтике

Послы пробовали возражать. Они сразу заявили о готовности вернуть церкви, если православные священники смогут доказать на них свои права. Адьекан был хорошо принят, но устроил пьяный дебош. Его люди били стекла в домах добропорядочных граждан и пытались ворваться внутрь домов, чтобы изнасиловать немецких женщин. Насчет торговых и прочих запретов ливонцы всего лишь выполняют указ императора, поэтому просьба все вопросы и претензии по этому поводу адресовать в империю. Что до посредничества в торговых делах — то оно будет, и распространяется не только на русских, но на всех иноземных купцов вообще, ибо «города живут торговлею».[166]

Самым неприятным здесь был пункт о Юрьевской дани. Ее происхождение туманно и теряется в глубине веков. Наиболее правильно, как показал А. Селарт, связывать ее с древней данью, взимаемой псковичами с латышей Толовы (память об этом осталась в названии Толовской башни Изборской крепости). Каким образом она трансформировалась в дань, упоминаемую в псковско-дерптских договорах с 1463 г., неясно. Ливонцы позже рассказывали фантастические истории о каких-то пчельниках в приграничье, с которых русские взимали «медовый сбор», а потом придумали, что эта «дань» распространяется на всю Ливонию. Говорилось также и о связи дани с церковным сбором, платой за русские церкви на землях Ливонии. Точного ответа о том, что собой представляла «Юрьевская дань», нет. Но так или иначе под нажимом русских дипломатов и недвусмысленной угрозе, что «царь сам пойдет за данью», ливонцы подписали кабальные обязательства.

И вот здесь начинается интрига. Почему Ливония, взяв на себя обязательство в течение трех лет собрать и выплатить дань России, отнеслась к этому требованию столь беспечно? В роковом 1557 г. дань не была собрана. Ответ, видимо, заключается в том, что, как доказали Э. Тиберг и развивший его наблюдения В. Е. Попов, Россия и Ливония по-разному понимали (или делали вид, что понимают) заключенные соглашения. Имело место некое лингвистическое недоразумение, допущенное случайно или сознательно. Переводы текстов договоров были выполнены разными переводчиками: псковско-дерптский — Гансом Фогтом, новгородский — Мельхиором Гротхузеном. Оба они перевели русское выражение «сыскати дань» (то есть «востребовать ее сбор, выплату») как: «исследовать вопрос о дани»: denselbigen Zinss undersuchunge thun и den Tinss undersocken соответственно.

Теперь игра слов в новгородском договоре меняла его смысл до неузнаваемости. Согласно немецкому тексту, предполагалось, что дерптский епископ исследует поднятый русскими вопрос о дани и в третий год перемирия отошлет результаты своего расследования в Москву. Если же он этого не сделает, то следствие должна будет провести вся Ливония. А в русском тексте договора стояло, что ливонцы обязуются собрать и через три года выплатить дань, а в случае неисполнения этого условия русский царь сам пойдет собирать ее, то есть начнет войну! Откровенная угроза объявления войны превратились под пером переводчика Мельхиора в миролюбивое пожелание царя самому принять участие в юридических «разысканиях» через своих послов.[167]

Перед нами ошибка переводчика или умысел русских или ливонских дипломатов? Для средневековых договоров вообще-то характерна подобная терминологическая двусмысленность. Послы больше всего боялись навлечь на себя гнев своих монархов, поэтому нередки случаи, когда каждая сторона писала в своем варианте договора то, что им велел государь, а не то, о чем договорились с участниками переговоров. Разница текстов договоров устраивала всех. Русские дипломаты Адашев и Висковатый отчитались перед царем Иваном Грозным, что дело сделано — Ливония обещала заплатить. Ливонские послы по возвращении могли заявить, что они отвергли страшные и необоснованные претензии московского варвара и согласились только на «расследование» вопроса о дани. В любом случае это было на руку обеим сторонам, и 24 июня 1554 г. в Новгороде они скрепили договоры печатями.