От «Отеля…» до «За миллиард лет…»

Малянов и Вечеровский сидели в полумраке вокруг журнального столика с остатками экзотических яств, ели, закусывали, изредка прихлебывали алкоголь, смешанный с «джусами» и смотрели телевизор. Приволоченный из прихожей телевизор нелепо торчал посередине комнаты. Помалкивали. Мальчик сидел на тахте, смотрел телевизор и тоже помалкивал. Помалкивал и телевизор… В его мерцающем окошке беззвучно возникали изможденные люди со скорбными лицами. Люди что-то раскапывали, переносили, вытаскивали. Вокруг расстилалось бескрайнее холмистое плато. То там, то здесь можно было видеть глубокие ямы и горы не то истлевших тряпок, не то больших свертков из этих тряпок… Люди ходили медленно, печально, и никто не улыбался. Сосредоточенность, неотвратимость, опустошение… Странная и какая-то жуткая работа…

Малянов, скосив глаза на телевизор, поднес полную рюмку ко рту, залпом выпил. Схватил толстенный бутерброд с семгой и начал с остервенением его поедать.

— Митька трус! — произнес вдруг мальчик отчетливо и впился зубами в мягкую шоколадную плитку.

— Забавно, — сказал Вечеровский — Ты не находишь, что в этом что-то есть?

— Почему это я трус? — оживился Малянов. — Зачем ты меня обижаешь?

— Я тебя не обижаю, — возразил мальчик, разглядывая Малянова, как некое редкостное животное. — Просто трусость, несомненно, один из самых страшных пороков…

— Нет, философ, я тебе возражаю, это самый страшный порок… — Вечеровский встал и зажег свет.

— Опять Федор Михайлович? — иронично спросил Малянов.

— Да нет… Другой кто-то… Вернемся к нашим баранам, если они тебя интересуют, конечно… — предложил Вечеровский, скользя взглядом по стеллажам.

— Ну, в общем, этот рыжий объяснил приблизительно так. — Малянов с опаской поглядел на мальчика. — Дело здесь в локальном нарушении статистических закономерностей… Причины этих нарушений, как выразилась эта образина, во мне, то есть в моей работе, поскольку моя, видишь ли, высоконаучная работа выбивается за некий общий уровень и представляет определенную опасность.

— Для кого? — перебил вопросом Вечеровский.

— Для этой… сверхцивилизации…

— И что?

— Что, что? Потребовал, скотина, чтобы я свернулся. Полный бред!

— Чего там, — сказал мальчик. — Он ему там вогнал ума, куда следует!

— Да замолчишь ты или нет? — вскипел Малянов. — Прибью ведь!

— Опять за свое, — сказал мальчик. — Прибью, прибью. Болтун.

Малянов побагровел и посмотрел на мальчишку весьма грозно:

— Я те покажу болтуна! Я тя ей-богу прибью!

— Да ну, — сказал мальчишка даже с некоторым сожалением. — Не можешь ты меня прибить.

— Это почему не может? — ухмыльнулся Вечеровский и как-то очень внимательно посмотрел на Малянова. — Он у нас такой… Ух, какой…

Вечеровский показал, какой с его точки зрения Малянов.

— Да брось ты, — сказал мальчик. — Ну вот если б ты создавал мир, создал бы ты на слезинке ребенка с целью в финале осчастливить людей, дать им мир и покой?

— Госсссподи… — сказал Малянов замученно. Вечеровский снова ухмыльнулся и стал закручивать ус.

— Ну что смотришь? Тебя спрашивают, — рассердился мальчик. — И для этого необходимо непременно было замучить лишь всего-то одно крохотное существо, вот то самое… Било себя кулачонками в грудь и плакало к богу…

Мальчишка разжалобил сам себя, заревел белугой, уткнулся носом в угол тахты. Худенькая его спина вздрагивала от рыданий.

— Слушай, — спросил Малянов, обращаясь к Вечеровскому, — а может, в милицию заявить? Мальчишка-то, наверное, все-таки чей-то?

— Тридцатого затмение, — сказал Вечеровский в пространство. — Полное.

— Затмение солнца есть обычное явление природы, которому невежественные люди придают мистический смысл, — сообщил мальчик сквозь рыдания.

— А ты уверен, что твоя работа на нобелевку тянет? — неожиданно изменил тему разговора Вечеровский.

— Тянет, — убежденно сказал Малянов. — Как пить дать — тянет…

— М-да, — сказал Вечеровский, расхаживая по комнате. — Очень даже м-да…

— Слушай! — Малянов почесал затылок. — Странно, конечно. Но я вот о чем тут думал. Ну если они все из себя такие всемогущие, ну чего бы им просто не отравить меня тухлыми консервами, а? Съел ложечку, и каюк.

— Видишь ли, Дмитрий, это исключено.

— Почему исключено, — выпятил губу Малянов. — Как раз наоборот… Съел ложечку, и каюк.

— Ты просто не можешь ложечку, ты сожрал бы всю банку! Малянов утробно захохотал. Вечеровский ухмыльнулся, потом посмотрел на Малянова и тоже захохотал, его тоже разобрал этот глупый беспричинный смех. Хохотали от души, до слез, до колик. И только мальчик сидел на тахте и хмуро ковырял вилкой в открытой консервной банке. По всей видимости, первым эту злосчастную банку увидел Вечеровский, потому что он быстро подошел к мальчику и вырвал ее у него из рук. Смех как-то сам собой стих.

Малянов повертел банку пальцами. Откашлялся и продолжил: