От отца к сыну. Как передать ребенку христианские ценности

• Воспитание не опирается на психологические, педагогические или социологические приемы. Это идея, которую человек реализует в своей собственной жизни и обращает ко всем вокруг, идея значимая и убедительная, коренящаяся в радостном и уверенном опыте свидетеля. Если бы для воспитания было достаточно слов, на нас просто пролился бы дождь из Евангелий – а Он пришел Сам, став спутником в нашем жалком существовании.

• Если так, то миссионерские действия христианина и всей Церкви не могут состоять ни в чем ином, кроме храброго свидетельства о вере там, где живут люди, где молодежь проводит свою юность, – прежде всего, в школе. В наше время уже невозможно думать о том, чтобы вести пастырскую деятельность в закрытой среде, отгороженной от мест, где человек учится, работает или проводит свободное время. Нужно вновь выходить навстречу людям там, где задействованы их интересы, привязанность, разум и творчество. Вера, которая не проявит связи с реальной жизнью и не окажется способной утвердить «я», сердце и ожидание каждого, никогда не вызовет в других любопытства, интереса, желания следовать за ней.

• В отношении собственных детей или учеников нельзя ставить цель сделать их христианами, научить молиться, заставить ходить в церковь. Если ты позиционируешь себя таким образом, они будут ощущать это как претензию, будут защищаться и держаться на безопасном расстоянии.

Весь секрет воспитания, мне кажется, именно в этом: дети смотрят на тебя. Когда они играют, они не просто играют; что бы они ни делали, на самом деле краешком глаза они всегда смотрят на тебя, и если они видят в тебе радость и силу перед лицом реальности, то это единственное средство, которое находится в твоем распоряжении для их воспитания.

Радость и сила появляются в тебе не от совершенства (в это дети никогда и не поверят; какое ощущение искусственности вызывает родитель, если старается скрыть от детей свои ошибки!), а оттого, что каждый день ты первым просишь о прощении и получаешь его.

Между прочим, так ты становишься свободным и в отношении с детьми – ты свободен даже ошибаться! Тебя не гнетет беспокойство, что ты должен своим примером продемонстрировать им последовательность во всех своих действиях. Твоя задача как отца – просто смотреть, непрестанно смотреть на великий идеал. А они испытывают тебя, проверяют на прочность; все они – блудные сыны.

Это то, что в «Рискованном деле воспитания» называется «идеальной последовательностью», от которой зависит все воспитание: остаешься ли ты, пребываешь ли ты там же, где и прежде… Может быть, сами они отдаляются, но краешком глаза следят: там ли ты еще, есть ли у тебя еще дом, являешься ли ты сам еще их домом, – и они вернутся, даже совершив самые ужасные поступки.

Незыблемость, уверенность, которой ты обладаешь и которой живешь вместе с женой и друзьями, – вот то единственное, в чем нуждаются дети, чтобы получить воспитание, единственное, о чем, сами того не зная, они просят нас. И на нашем свидетельстве строится их надежда. Нужно только действительно полностью положиться на их свободу.

Вдумайтесь в притчу о блудном сыне: нам хотелось бы удержать детей дома, а они хотят выйти, померяться силами с реальностью, в то время как мы пытаемся сохранить их под стеклянным колпаком. Мы боимся их свободы: это всегда разрыв, кровоточащая рана. С другой стороны, мы можем и сами попытаться стать такими же, как они, предлагая им: «Давай я тоже оставлю дом, так мне будет легче находиться поблизости и приглядывать за тобой». Но какое отчаяние постигло бы наших детей, если бы однажды, желая вернуться домой, они обнаружили, что им некуда больше возвращаться, что их никто уже не ждет и никто не простит?!

В этом и состоит рискованное дело воспитания: безграничная любовь к свободе другого человека, потому что именно эту свободу Отец возлюбил и сохранил – вплоть до того, что Сам пережил разрыв с Сыном.

Воспитание – это миссионерский порыв

Однажды мой сын Андреа (он был тогда в первом классе лицея) очень серьезно спросил: «Папа, а мы вообще нормальная семья?» Ведь вокруг нас все говорят по-другому: школа, телевидение, друзья. Тогда я понял, что он ощутил некое разобщение между тем, чему его учили дома, и жизнью как таковой, жизнью нормального мира. И нужно было показать ему иной мир – иной мир в этом мире.

Я понял, что он просил меня доказать ему, что все реально: что существуют друзья, семьи, группы, движения, церкви, воскресные школы, миссии, в которых все, о чем мы говорим, «работает», и что, когда наступит время встретить мир лицом к лицу, ему будет на что опереться; в его багаже будет вся сила и весомость множества свидетельств. Возможно, этот мир, живущий иным образом, нежели все вокруг, будет миром меньшинства, но это будет настоящий мир – настоящие семьи, настоящие друзья, настоящие дома и т. д.