ОТ ПЕЧАЛИ ДО РАДОСТИ

Алексей с упоением впрягся в работу. Он с таким рвением и искренним желанием исполнял свои должностные обязанности, что никто и ничто не могло остановить его от выполнения указаний и постановлений партии, в которые он искренне верил. Он вызывал страх у односельчан одним своим появлением, не ожидая от него ничего хорошего.

Дома ему некогда было проявлять внимания ни к родителям, ни к Марфе, ни к сыну. Он так и не смог полюбить Марфу, его не трогала ни ее красота, ни легкий нрав, ни старания угодить ему. Он, затаившись, ждал, когда же наступит возможность, все изменить, ждал того, чего сам себе не мог объяснить. Ему хотелось бросить все и уехать в Москву, чтобы      жить рядом с Натальей. Однако он по рукам и ногам был связан обстоятельствами, в которые сам себя загнал. Он иногда задумывался, что, если разбогатеет, может начать всё сначала. Тогда и заживет полной счастливой жизнью, а сейчас он плыл по течению вместе со временем и не думал, что оно в конце концов, просто раздавит его.

В списках на выселение была семья его тестя, Андрея Ивановича Корнева, как первого зажиточного крестьянина, а значит и кулака. Хотя две семьи давно объединились и жили одними помыслами, официально хозяйство вели раздельно.

Алексей, у которого со времен женитьбы хранилась брошка, не особо расстроился. Он равнодушно отнесся к решению Сельсовета о выселении Корневых, да если бы и хотел, ничего не смог бы сделать.

Андрей Корнев не ожидал такого подвоха от зятя, а его жена от такого известия слегла. Родители Алексея тоже не понимали, почему он не заступился за тестя, осуждали его. Отец Никифор ругал чуть свет Алексея и его власть, а матушка плакала и умоляла его помочь оставить сватов в селе.

На всем селе слышался плач, люди были не согласны с решением Сельсовета.      Монашки, лишенные своего дома, тоже засобирались в путь, взяв котомки с краюшкой хлеба, да бутылочкой воды, отправлялись в странствия безропотно, неся свой тяжкий Крест во имя Господа. Собиралась в путь и Матушка Игуменья, которой было в то время 68 лет.

Крепкие стены монастыря, а также здания, в которых размещались монашеские кельи и Храм, а также все имущество монастыря тут же переходило во владения Сельского Совета, где они предполагали разместиться.

Встал вопрос о Храме, и на очередном заседании приняли решение его взорвать. Кроме того, нужно было проверить и сдать в район опись реквизированного церковного инвентаря, вместе с серебряными крестами Храма и колокольни.

Вот в такое непростое время прибыл повидаться с родней Василий Воронин. Обнявшись с родителями и братом, познакомив со своей женой и сыном, Василий встретился и с Марфой. Она еще больше похорошела, превратившись в колоритную красавицу. Розовощекая, с русой толстой косой на голове, пряди от которой вылезали из красиво повязанного платка, она, смущаясь, пригласила родственников в свой дом, где накрыла обеденный стол с нехитрым деревенским угощением. Картошка, соленые огурцы, капуста, помидоры, лук, свежеиспеченный хлеб и горшок со щами из печки красовались на столе. Не забыла и квас, и брагу собственного изготовления.

Братья сели за стол, да так и засиделись допоздна, делясь прошедшей жизнью, событиями, делами на работе. Гости, утомленные дорогой, пошли к родителям Василия спать.

Марфа тоже прилегла, однако, не спалось. А братья, расслабившись от еды и браги, все говорили и говорили.

Марфа, немного вздремнув, проснулась и вышла в сени, попить воды. Братья громко, о чем–то спорили, как будто ругались, она уже хотела пойти к ним, увести Алексея, зная его непростой характер, но остановившись, прислушалась:

–Да поспешил ты Лешка, богатство так руки жгло, что разум затмил, ведь не любил ты Марфу, да и сейчас не любишь, вижу, смотришь на нее, как на прокаженную.

–Да не ожидал я, что так выйдет, думал, заберу брошку, а там как бог даст, да и тесть все боялся кабы куда из-за нее не сослали.

–А ты бога вспомнил? Однако не по божьи живешь и не по совести. А ты сдай брошку государству, зачем она тебе, все равно пользоваться сможешь, хватит уже ожиданьем то жить и сразу полегчает. А твоему тестю я помогу, поеду в обком партии, думаю своему не откажут, оформим Вас, как одну семью и все.

–Не лезь Васятка, так лучше будет, моя воля, да и Марфу я не люблю, одна Наталья в глазах стоит, ничего с собой поделать не могу. А про брошь Семку надо спросить, это он ее нашел и его сказ, что с ней делать.

–Да ты изувер, вертишься как угорь на сковороде, с Семкой поделиться захотел? Так я тебе и поверил. Наворотил делов, а теперь бабу и сына со свету извести хочешь, а я тебе и как брат и как коммунист не позволю этого сделать. Одумайся, а не то не осмотрю, что ты мой брат.

–А что на родного брата донос напишешь, али сразу в кутузку сдашь, а может ты Марфу до сих пор любишь, потому и мне напакостить хочешь?

–Ну и сволочь же ты, не думал, что ты брат так ссучился, ты же Иуда, в партии состоишь, а мыслишь как, Одумайся, повинись и перед богом, которого вспомнил и перед Марфой, а коли нет – не брат я тебе больше