От перемены мест слагаемых (СИ)

Леголас покинул палатку временного госпиталя со смешанным чувством: с одной стороны, он был очень рад, что сумел сопроводить Тауриэль до входа так, что ни один рыжий волосок не упал с её очаровательной головы. И ни один тёмно-русый волос не упал (кроме тех, что упали до этого) с головы её возлюбленного, которого Тауриэль донесла до лекарей на руках. С другой стороны, эльфийского принца беспокоило и расстраивало, что два смертных гнома находятся на пороге этой самой смерти. В Лихолесье не было принято особенно расстраиваться о гибели короткоживущих народов, тем более – только возможной пока гибели, однако сейчас Леголас испытывал острое чувство противоречия: и Торина, и Кили, как бы странно это ни звучало даже в форме мысли, было очень жаль.

Принц отряхнул короткие клинки от орочьей крови, спрятал их в ножны, достал лук, огляделся, определяя, куда бы ему отправиться с подмогой, увидел заметного на своем любимом ездовом животном отца и легко побежал в ту сторону, поначалу выбивая орков стрелами, а потом прореживая их массу опять с помощью клинков. Однако мысли сына Трандуила пока не поспели за его легкими ногами и оставались там, на закрытой площадке за отрогом, где были спешно поставлены палатки временного госпиталя. И оставались они там, потому что Леголасу очень хотелось разобраться в причинах происходящего.

Кили, младший принц гномьего королевства, заново отвоёванного и теперь заново осваиваемого, несмотря на соперничество за сердце Тауриэль (которое положа руку на занывшее сердце никогда настоящим соперничеством и не было), нравился эльфийскому принцу за свой живой нрав и весёлый взгляд на мир, за знание своего дела (впрочем, это можно было сказать о любом гноме, хоть о казначее Глоине) и страстное отношение ко всему, что касалось стрельбы из лука и Тауриэль. Ещё тогда, когда Леголас выслеживал её у камер, где заключены были гномы, он отдал должное живости беседы о стрелковом мастерстве. В это же время, размышлял Леголас, возникла его дружеская симпатия к королю гномов, оказавшемуся гораздо более порядочным и понятным, чем расписывал когда-то Трандуил. По крайней мере, в своем королевстве Торин эльфов в отместку по камерам не сажал, и Леголас подозревал, что дело тут вовсе не в отсутствии свободных темниц.

Эльфийский принц вернулся к происходящему, дорубил попавшегося под руку орка, оттолкнувшись от упавшего тела, вскочил на плечи другому, огляделся, заметил направление, куда следовало двигаться, спустился опять на уровень не голов, а тел и продолжил прорываться к своим. Хотя ему очень не нравилось соотношение, в котором пребывали на поле битвы объединённые силы светлых народов, по отношению к силам тёмным: орков и той части гоблинов, что сумела все же прорваться, было больше раз этак в пять.

До отряда обороняющихся вокруг своего Владыки эльфов было ещё весьма прилично, а упрощать Леголасу путь никто не собирался, поэтому принц сосредоточился на ближнем бою, стараясь одновременно отслеживать: не мелькнёт ли где моргульская стрела или моргульский клинок. Раз тут объявилось одно оружие Врага, не исключено, что появится и другое, хотя по версии Белого Совета зло на востоке спит мёртвым сном. За свои три тысячи лет Леголас привык разбираться в том, что было ему непонятно, а в данном случае ему было непонятно: как можно одновременно спать мертвым сном и снабжать оружием огромные армии, подзуживать их на захват почти беззащитного Эребора и быть в курсе главных самых свежих новостей, вроде – кто сейчас король почти беззащитного Эребора и с кем именно у этого самого короля кровная вражда. Азог и Больг – оба явно оказались тут не просто так, и хотя Леголас очень верил в предводительский талант Бледного (к счастью теперь – окончательно и бесповоротно бледного, а также безголового) орка, но собрать настолько большую армию исключительно своими силами даже весьма магнетический лидер за столь короткий срок не мог. Вывод напрашивался только один, но поверить в свою догадку, значит – поставить под сомнение весь авторитет Белого Совета и всех старших эльфов заодно. Поэтому Леголас верил, но молчал.