От первого лица

Америка не была для меня чем-то совсем уж экзотическим. Я немало бывал там, перевел многих американских поэтов, написал несколько книг о Соединенных Штатах, одна из них даже получила Государственную премию. Но я тоже дитя времени; так сложилось, что лучше знал я Америку своего времени, встревоженную, перекошенную холодной войной, пропитанную ненавистью к нам. Слава богу, эти времена уходят, и уже в конце восьмидесятых, наезжая за океан, я убеждался, что американцы освобождаются от внушенных им кошмаров об «империи зла». Здесь не все просто: эхом их прошлого осталось множество хамских по отношению к нам законов и поправок к ним. Это отдельная тема, особенно ощутимая в эмигрантских судьбах. О, эмиграция! В этой книге я несколько раз говорю о ней, но возвращения неизбежны. Это же поэма, особенная среда, любому в Америке так или иначе первым приходится пройти именно этот слой. Уже на паспортном контроле есть отдельная очередь для неграждан и иммигрантов. В последние лет десять-пятнадцать для эмиграции из России надо было непременно рассказать в американском консульстве жалобную историю о том, как большевики тиранят тебя и преследуют за политику. Многие из желавших уехать приходили и рассказывали что надо; вовсе не обязательно, чтобы это происходило с ними на самом деле. Фантазии были здесь безграничны, консульская доверчивость – какое-то время – безмерна. Бывшие преподаватели атеизма клялись в своей религиозности, а доценты марксистских наук врали про то, что их насильно обратили в пролетарскую веру. В общем, к Америке зачастую надо продираться не только сквозь расстояние, но и сквозь слои старого и нового вранья. Оказалось, что это не такая и сложная проблема для знатоков. Можно даже неплохо жить за счет сочувствия, провоцируемого по обе стороны океана. Вспоминаю собственные впечатления по этому поводу. Как-то ко мне в университетский кабинет постучалась некая игриво хлопающая ресницами не шибко юная дама и протянула письмо от московского поэта, с чьим мнением я считался. «Помоги ей, – писал поэт. – Дама рассказала мне о том ужасе, с которым приходится существовать русской писательнице, погруженной в эмигрантские омуты. Там же поговорить не с кем…» Я начал помогать и одновременно прочел в одной из эмигрантских газет сочинение подзащитной игривой дамы, где она писала о том, как ей не с кем было поговорить в сегодняшней Москве и до чего там мерзко и как ей хорошо именно среди родимых эмигрантских осин. Как раз в это время умер замечательный поэт Иосиф Бродский, и дама начала рассказывать, как она никого не пускала на похороны из тех, кто ей не мил, поскольку она для Бродского и Бродский для нее… В общем, вранье на вранье, но не без выгод.

Не дай бог! Я понимал, что если приближусь ко всему этому еще на шаг, то возвращу себе мучительное ощущение посиделок в Союзе писателей, который развалился в сегодняшней Москве на шесть частей, покусывающих друг друга, словно драконьи головы, – и слава богу. Не для того я уезжал из московских окололитературных толкучек, чтобы нашаривать их в Бостоне. Но уйти от всей этой суеты непросто, она тусуется, перетекает из тазика в тазик, становится иногда агрессивной, потому что существует некий пирожок, выделенный властями на всю эмиграцию; его в основном уже поделили, и каждый новый перекрой этого пирожка весьма травматичен. Существуют бытовые эмигранты, беглые парикмахеры (как звал их один знакомый ученый в Бостоне), зачастую с нафантазированным антибольшевистским прошлым; они заняты в основном отношениями с благотворительными фондами США, получением льгот и отстаиванием завоеванного. Существуют ученые, которые очень быстро интегрируются в мир американских коллег. Существуют странники – многие из них учатся, – которые переходят из колледжа в колледж, получают гранты и стипендии, подрабатывают и не знают, где остановятся в пути следования. Существует и литературная эмиграция – Алешковский, Аксенов, Лосев, другие – американские граждане, время от времени активно участвующие в филологически-политических тусовках на русские темы. Существуют еще другие пишущие по-русски американцы российского происхождения, например Тополь, издающиеся у нас, но среди эмигрантов не маячащие. Есть американцы, преимущественно эстрадные певцы, как Токарев, Шуфутинский или Успенская, постоянно живущие и работающие в России, содержащие свои семьи вдали от некогда родимых осин за деньги, заработанные на биологической родине. Есть еще музыканты, актеры, мужья-жены, просто растерянные люди – никакая классификация окончательной быть не может.

Мне не надо было вписываться ни в одну из этих клеточек; мне всего-навсего хотелось сменить обстоятельства жизни, ненадолго, но ощутимо. Я уже не раз говорил о причинах – не хочу повторяться. Считаю, что с начала девяностых вся Россия, весь бывший Союз стали эмигрантскими сообществами; переход из одного строя в другой, из одних условий жизни в иные, от бедных витрин к богатым и совсем непохожим – все это сравнимо с массовой эмиграцией.