От первого лица

Итак, решившись пожить вдали от прежнего дома, оглядываешься и еще издали начинаешь примеряться к чужому опыту. Это естественно, потому что, переезжая с места на место, особенно из страны в страну, человек, как правило, неустроен и напряжен. Заметнее всего это у тех, кто переезжает из страны в страну навсегда. Я пытался прочесть все, написанное об этом, вначале осваивал опыт российского выживания за океаном из эмигрантских сочинений, что, как выяснилось, – занятие безнадежное. Читая сочинения писателей-эмигрантов, оказавшихся по разным причинам в Америке, а затем прижившихся там, я в большинстве случаев не мог избавиться от ощущения, что эти люди (за немногими исключениями: Набоков, Бродский) весьма суетливы в отношениях со своим новым отечеством и, как правило, заискивают перед ним (дурацкие определения, но ими часто пользуются – «вторая родина», «историческая родина», «новое отечество»). В чем-то это смахивает на отношения в семьях, где супруги успели побывать в нескольких браках до своего нынешнего; громкие монологи о том, до чего же наконец стало хорошо именно теперь. Для утоления самолюбия шли писательские интервью: в эмигрантской прессе о том, «как россияне зачитываются моими книгами», в российской – «как американцы меня обожают и ценят». Все это темы больше для психоанализа, чем для литературной критики, но сразу же скажу, что поиски нового социального статуса изнуряют желающих укорениться вдали от прежнего дома. Придя в чужое жилье, ты почти никогда не можешь внести вместе с собой старое привычное домашнее кресло; ищешь новое. А пока его нет, социальный статус утрачен: большинство предается экзальтированным воспоминаниям, похожим на монологи горьковской героини из пьесы «На дне», рассказывающей в ночлежке про своих графьев с каретами. Судить таких людей трудно, но, когда окунаешься в их раздерганный мир, нельзя не вздрогнуть. Кстати, утопая в рассуждениях о двойных-тройных гражданствах и выслушивая в России множество стратегических и одновременно снисходительных рекомендаций от бывших соотечественников, ставших натурализованными американцами, я не хочу ставить под сомнение их искренность, но, на всякий случай, напомню слова клятвы, которую обязан был принести каждый из них, принимая американское гражданство (цитирую по официальному документу): «…я целиком и полностью отрекаюсь от верности и обязательств по отношению к стране, правительству или монарху, королевству, независимому государству, гражданином которого являлся до сих пор». Вот так: после такой клятвы отношения с российским (вторым, восстановленным – зовите его как угодно) гражданством становятся, по-моему, странными, а действия на благо России – клятвопреступление. И тем не менее, клянясь о России забыть и сочиняя монологи о нежности к американским бензоколонкам, большинство иммигрантов из России не могут оторваться от некогда родимых ветвей. Даже песен о новой жизни своей не сочинили, все старые песни поют…

Америка состоит из приезжих, в большинстве случаев вслух и решительно отказавшихся от прежнего дома, поклявшихся не иметь с ним ничего общего. Но при этом, даже против собственного желания, большинство «новых американцев» надолго остаются «стародомашними». Долгое время все строится на прошедшем, а не на новом опыте, новая жизнь осмысливается медленно и с трудом – большинству она остается глубоко чуждой. Мне много раз приходило в голову, что по этой, должно быть, причине при таком большом числе эмигрантов литература об эмиграции так и не родилась (несколько не очень ярких примеров лишь подтверждают правило). Вдали от родины сюжетов – на тысячу «Белых гвардий» и «Тихих Донов»! Но не только романных эпопей – как я только что сказал, даже песен о себе эмигранты не создали, все поют об оставшемся позади. Извините, но серьезно рассуждать о всех Токаревых с Шуфутинскими я не стану. Эмигрантские рестораны бренчат либо русской блатной лирикой, либо голосами гастролирующих российских эстрадных звезд. Массовая материализованная мечта о Соединенных Штатах – конечно же нью-йоркский район Брайтон-Бич, где сосредоточено до полумиллиона русскоговорящих эмигрантов, придумавших себе целую страну, которая не совсем Россия, но в то же время совсем не похожа на всамделишнюю Америку. Но именно такой она им снилась в Москве, Баку, Житомире и других Тмутараканях…

Все это не шуточки, все это скорее трагично, чем смешно. Во многом эмиграция связана с обидой, с отвержением причин, по которым государство не хочет заботиться о своих гражданах, многие из которых, кстати, спасали его и во время прошлой войны, и еще множество раз после нее. И внутри России это так, и сейчас ее власти плевать хотели на своих подданных; но вне России это создает эмиграцию, разбегающуюся по свету в поисках куска хлеба и одновременно тоскующую по нелепой своей неласковой родине.