От первого лица

Кстати, о неизменности правил. В конце 1987 года, в самый разгар перестроечного либерализма, мы командировали молодого журналиста «Огонька» Дмитрия Бирюкова вместе с корреспондентом американского еженедельника «ЮС ньюс энд уорлд репорт» Джеффом Тримблом в путешествие по Транссибирской железной дороге. Они должны были написать путевые очерки с двух разных точек зрения, «двумя перьями». Очерк Бирюкова я запланировал в праздничный, на 7 Ноября, номер – к семидесятилетию Октября. Материал должен был рассказать о переменах, происходящих в Сибири, с ясным взглядом, что горбачевское дело перестройки есть очередная непобедимая партийная затея, как в Петрограде 1917 года. Примерно вот такая была банальнейшая «датская» (так назывались все материалы к праздничным датам) задумка, как бы взятка партийным начальникам. Дмитрий Бирюков и сочинил все, как было ему велено, – в меру торжественно и скучно. Но в материале оказался абзац, где сообщалось, что по данным сибирских ученых можно сделать вывод: уже сегодня 60 процентов сибиряков выступают за горбачевскую перестройку, процесс движется в единственно правильном направлении!

Очерк вышел в номере к 7 ноября 1987 года. А в своем докладе к этой же дате Горбачев сообщил, что все советские люди, как один, уже приняли перестройку. У него, значит, сто процентов, а у нас на сорок меньше. Он – генеральный секретарь никогда не ошибающейся партии. Ясно, кто не прав? Мне немедленно позвонил человек, которого я уважал больше всех в этой партии: Александр Яковлев. Он приказал срочно уволить автора статьи Дмитрия Бирюкова, да еще и наложить вдогонку взыскание. Ведь налицо было расхождение мнений рядового члена партии и ее генерального секретаря; за это рядовому полагалось суровое наказание. Никто, конечно же, не вникал в достоверность цифр (как показало время, сторонников у перестройки было куда меньше бирюковских 60 процентов). В Новосибирск была немедленно отправлена комиссия из ЦК для выяснения, что же это там за уклон (Яковлев позже рассказал мне, что Горбачев позвонил ему на рассвете, только лишь пролистав «Огонек», и кричал о заговоре в Сибири). Вот что такое чиновничье мышление даже в либеральные времена!

В общем, около года после этого я маскировал Бирюкова в глубинах отдела информации, публиковал его под другими фамилиями, только бы сохранить парню работу. К тому же он был зятем моего близкого друга, поэта Роберта Рождественского, и тут уже я ложился костьми… Если же совсем серьезно, то лет десять назад такого Бирюкова, конечно, отловили бы и уволили с волчьим билетом, а лет сорок назад могли бы и расстрелять. Чиновничий образ мышления не менялся в принципе никогда; он только выражался с разной интенсивностью.

В начале девяностых я пережил шок, когда тот же Александр Яковлев показал донос на меня, сочиненный патриотическим русским прозаиком и депутатом-коммунистом Василием Беловым. Писатель сигнализировал родному ЦК, что я являюсь троцкистом, и по сей причине требовал наказать меня, устранив из прессы. Что именно Белов смыслил в троцкизме, я представляю себе с большим трудом. Вологодского прозаика я знал хорошо, и насколько мне удалось понять, в Троцком Васю больше всего расстраивало еврейское происхождение Льва Давидовича. Но он знал чиновные правила и знал, что надо сообщить прежде всего о нарушении мною какого-нибудь из этих правил, чтобы партия занервничала и начала принимать меры. Не один Василий Белов был такой умный: партии приходилось кумекать и над доносами с Украины и разбираться с атаками, которые обрушивались на меня из Москвы. При этом она, даже перестроечная, никогда не считала нужным общаться со мной или другими на равных – она вещала, предупреждала, награждала. Но все это – сверху вниз, как высшая сила, а не обычная организация, составленная из нормальных людей. Хоть в ней-то самой мы были очень различны…

Года через два после моего нелепого визита в парткомиссию Печерского района города Киева ко мне на домашний адрес пришло письмо. Это был стандартный лист бумаги для пишущей машинки с наклеенным траурным квадратиком из газеты: «Печерский райком КПСС с прискорбием сообщает, что после тяжелой и продолжительной болезни скончался член парткомиссии…» Рядом было допечатано на машинке несколько слов: «Помните, он говорил вам о Москве, которая не верит слезам? Каково ему сейчас плачется перед богом на том свете?» Слово «Бог» было написано с маленькой буквы.

Значит, и там – даже там, на парткомиссии, – был человек…

Заметки для памяти