От первого лица

В Москве проходил Всемирный конгресс сторонников мира. Шел 1969 год, меня уже поснимали со всех должностей в Киеве, но в Москве еще включали время от времени в писательские делегации, когда надо было показать, что мы плюралисты и у нас расцветают все цветы. На этот раз я расцветал с несколькими хорошими людьми – в делегацию включили Вознесенского, Сулейменова, деятелей культуры из кавказских республик. Было с кем и поговорить по душам, и поужинать. Но поселили всех участников в гостинице «Москва», наискосок от Кремля, установив суровый режим, затрудняющий общение; даже выпивка в ресторане попала под запрет, заказы на спиртное не принимались.

Подремывая на заседаниях, мы возвращались из Кремлевского дворца съездов, скучно ужинали и расходились по номерам. Впрочем, на третий вечер жизнь моя повеселела – Кайсын Кулиев и Расул Гамзатов, два неутомимых кавказца, позвали с ними поужинать и заказали к столу три чайника крепкого чая. Когда чай разлили по чашкам, я сообразил, что такие хорошие люди по доброй воле водой не ужинают и никакой это не чай, а коньяк.

Жить стало лучше, жить стало веселее.

Официанты за отдельную плату не уставали сменять чайники, а назавтра мы попросили их припасти к обеду самый большой, с красным петухом. Но на следующий день в обед всех официантов сменили…

Умер Клим Ворошилов, полуграмотный сталинский маршал, числившийся среди героических основоположников страны и ее армии. Хоронить его должны были на Красной площади, а это значит – из Колонного зала, расположенного напротив нашей гостиницы. Всех, чьи окна выходили на этот самый Колонный зал, из номеров выгнали, потому что за гробом намеревались шествовать все члены политбюро, а как известно, снайперы-террористы не дремлют.

Не знаю, кого из нас охрана держала за главного снайпера, но в моем номере с утра сидел румяный суровый мальчик, спасавший Брежнева от моей пули. Такие же мальчики выперли из номеров Кайсына с Расулом и заняли кухню, чтобы террористы не открыли огонь оттуда. Чайников с выпивкой не было. Тогда Расул достал из кармана бутылку дагестанского коньяка. Подлетел охранник.

– Уйди, гад, – медленно процедил Гамзатов. – Не видишь, какое горе у народа?!

Охранник вздрогнул на «гад», но молча отошел. В этот вечер мы уже не посетили конгресса, а назавтра разъехались.

* * *

Мой грузинский друг Нодар Думбадзе[4] был замечательным прозаиком, но человеком он был столь же талантливым (это нечасто совпадает в одном писателе) и добрым. Как он вел застолья, как принимал гостей, как шутил! При этом Нодар, знаменитый тамада, не любил тех, кто не знает меры в питье. Каждый человек обязан знать свою меру; до свинского состояния напиваются только плохие гости…

Здесь-то и возникала проблема. Согласно высоким законам кавказского гостеприимства, плохих гостей не бывает. Будучи председателем грузинского Союза писателей, Нодар Думбадзе был вынужден бесконечно принимать иностранные делегации. Он устраивал для них обеды и все время расстраивался неумением многих приезжих «держать удар».

Однажды я был в Тбилиси, и он уговорил меня поехать с ним в горы, помочь отобедать со словацкой писательской делегацией, сваленной из Москвы в Тбилиси, как всегда, на воскресенье.

Стол был прекрасен, тосты изысканны, словаки – тоже хорошие виноделы – хвалили вино, чем привели Нодара в полный восторг. И только руководитель делегации, партийный работник из Братиславы, не знал меры. К концу обеда он уже стоял над ущельем, перегнувшись через ограждение, и блевал туда, к стыду своих писателей и к озабоченности хозяев.

Думбадзе не знал, как быть. Как хозяин, он обязан был проявить внимание, но никакого сочувствия к страдальцу Нодар не испытывал. Он напряженно размышлял, ходил вокруг перегнутого словака, хотел что-то сказать и не находил слов, наблюдая рвотные пароксизмы несчастного гостя. Наконец он не выдержал, подошел сзади, похлопал словацкого гостя по спине и заботливо спросил: «Эй, ты что, жопе отдохнуть даешь?»…

Глава 10

Нас учили в школе, что в отечественной истории многое завязано на вечном конфликте между сытыми и голодными. По-научному это называется марксизм-ленинизм. В общем, в советские времена этот конфликт стал еще выразительнее, но отношения между неравноправными слоями общества держались уже не на наследственном капитале, а на загадочности советской невидимой и неистребимой табели о рангах. Я в жизни не видел ни одного голодного партчиновника. Недаром, когда неутомимый Зюганов уже в новые времена утверждал: «Партия есть!», его дополняли: «Да-да, есть, ела и будет есть!»