От первого лица

Я много ездил по бывшей нашей стране: Крайний Север, Дальний Восток, любимые мои Грузия с Латвией, – и с радостью ощущал, сколь дружелюбен и велик окружающий мир. Я был счастлив, что меня переводили замечательные поэты многих народов, что меня избрали почетным гражданином грузинского города Кутаиси, награждали какими-то янтарными медальонами латышских селений. Я понимал, что дружба разных народов на личном, человеческом уровне – понятие святое и она существует! Я делал свое дело все более сознательно, все лучше понимал, что моим уделом становится не одиночество, а дружественность хороших людей, согревающая душу. Были такие люди и на Украине: мои друзья по литературе Загребельный и Зарудный, певцы Гуляев и Мирошниченко – всех не перечислю за один раз. Все больше я понимал, что свобода не бывает русской или латышской, украинской или грузинской – исключительно национально-территориальной. Свобода всеобща, и она или есть, или отсутствует вообще. Высказывая такие мысли, я, с одной стороны, становился ближе многим важным для меня людям, а с другой – укреплял среди родимых дуболомов слухи о своем тайном еврействе (еще раз!). Старый лозунг славянских революций «За вашу и нашу свободу!» обретал для меня совершенно конкретный смысл.

…1990 год. Я работал в составе парламентской комиссии, признавшей незаконность так называемого пакта Риббентропа – Молотова, при помощи которого советская армия оккупировала Прибалтику. Как ни странно, представлял я в этой комиссии Эстонию. Эстонцы сами попросили: «Мы не хотим работать в составе комиссии, но хотим, чтобы нас там представлял порядочный человек». Кстати, Украину в комиссии представлял тогдашний министр иностранных дел Владимир Кравец, стойко голосовавший против всех прибалтийских независимостей. Много лет спустя, уже в Бостоне, я получал рождественские поздравления из Риги и Таллина и очень гордился ими.

Дело в том, что хорошие люди в каждом народе хоть чем-то, а отличались: внешне или по типу мышления. И чиновники были свои в каждой республике, только очень маленький отряд их был как бы вненациональным, центральным. Чиновники вовремя поняли, что страну надо делить, и лихо поделили ее между собой. Это провело новые границы, но не нарушило их чиновничьего братства. Не нарушило это и моих отношений со многими друзьями. У клерков была своя работа, у нас – своя.

С латышским поэтом Имантом Зиедонисом я в свое время написал единственную книгу, сочиненную мной в соавторстве, хоть до того я и предположить не мог, что когда-нибудь окажусь способным на работу вдвоем с кем бы то ни было. Просто Имант позвонил мне и спросил: «Тебе плохо?» – «Плохо», – ответил я. «Давай уедем подальше и от твоего дома, и от моего и сочиним книгу вдвоем, потому что мне тоже плохо», – сказал Имант.

Он прилетел в Киев, и мы начали фантазировать. Родители Иманта были рыбаками, мой отец был из крестьян – в нас с моим другом была заложена совершенно разная аксиоматика, совершенно непохожие изначальные представления о мире. Мы очень дорожили этим и договорились уехать в горы Таджикистана, на афганскую границу, где все не похоже ни на его Латвию, ни на мои родные края. Мы договорились, что будем странствовать вместе, но не будем разговаривать об увиденном, так как очень ценили самостоятельность друг друга. Важно было все увидеть по-своему и по-своему написать. Кажется, так и получилось.

Забегая вперед, скажу, что книга вышла несколькими изданиями на латышском, на таджикском, на русском, а в урезанном виде – и на украинском. Книгу переводили на иностранные языки, о ней много писали. Всех поражало, что каждая глава разделена пополам и у каждой половины другой автор – Зиедонис или я. Увиденное нами не совпадало даже в деталях, и, возможно, поэтому рассказ получился достаточно увлекательным. Мы с Имантом радовались нашей с ним непохожести, нашему умению оставаться самими собой где угодно, на все глядеть собственными глазами! Мы были и остались близкими друзьями, но ели по-разному, спали каждый по-своему, по-разному воспринимали одинаковые события. Чиновничья машина не сумела всадить одинаковые мозги в наши непохожие головы. Лишь однажды наша реакция была симметричной. Это когда в предгорье Памира к нам пристал некий человечек, представившийся украинской фамилией Юрченко. Этакий бодрячок в светлом летнем костюме и шляпе из синтетики. «Слава Бандере!» – сказал мне человечек заговорщически, и я сразу подумал, что он или из сумасшедшего дома, или из КГБ. Никто другой не мог приветствовать меня таким образом.

В багажнике «Волги» у моего землячка нашлись две бутылки водки, охотничье ружье и много других полезных вещей. Имант, который спиртного терпеть не мог, в ужасе убежал поближе к раскаленным рыжим камням предгорья, а я честно глушил водку на жаре, закусывал фиолетовым таджикским луком и слушал незваного собеседника, проклинавшего советскую власть и во всю глотку оравшего, что он мечтает помогать всем, кто эту власть тоже не любит.