От первого лица

Холопскую психологию всадили в людей глубоко, и мало кто возмущался всем этим. Когда «Огонек» раз за разом начал печатать статьи о незаконных привилегиях чиновной знати, пришло немало писем, авторы которых утверждали, что работники ЦК получают свои привилегии заслуженно. «Они же для нас стараются, – писал один из корреспондентов, – работают день и ночь. И вам еще хочется, чтобы они бегали по магазинам?» Мы проверили: автор письма действительно был шестидесятилетним рабочим, всю жизнь гнулся у станка, ничего никогда не имел и все равно остался в убеждении, что ему не положено жить на уровне большевистских вельмож.

Возможность что-то урвать, выхватить у чиновничьей системы из пасти согревала тысячи сознаний весьма основательно и не раз. Давно уже никто не мечтал о том самом светлом будущем, которое столько раз было обещано и о котором несли с трибун вдохновенную ерунду. Разыгрывались сегодняшние призы.

Уже подписав контракт с американским университетом, я собирался в Бостон и напоследок встретился на приеме с одним небесталанным писателем. «Чудак, – сказал мне писатель, – куда же ты едешь? Да ты здесь будешь иметь все, что захочешь…»

Это самое «что захочешь» неизменно включалось в перечень должностных привилегий независимо от поворотов политической структуры страны. Люди смирились с этим, давно поверив, что у нас все равно нельзя выстроить государство на основе закона. Мол, раз мы уже всю жизнь прожили не так, как люди, то и дальше так будем жить. Другие нам не указ.

Помню, когда в 1992 году американская пресса добивала главу администрации Белого дома Джона Сунуну за то, что он воспользовался служебным автомобилем для поездки из Вашингтона в Нью-Йорк на филателистическую выставку (Сунуну – один из известнейших в Америке коллекционеров марок), я улыбался, вспоминая размах отечественной коррупции. Бюрократы всех стран должны мечтать о нашей жизни, как об истинном рае для дармоедов, и проводить демонстрации в защиту несчастного Сунуну и таких, как он, вынужденных оставить свои посты. Представляя нашу страну как общество без счастливых людей, многие западные политологи перегибают палку. Нет никого счастливее чиновника в условиях беззакония! Если, понятно, этот чиновник нечестен…

В конце нашего столетия в России – больше 1 100 000 чиновников. В конце прошлого века у царского правительства по всей стране (которая была побольше, чем нынешняя Россия), вместе с врачами и учителями, было всего около 400 тысяч чиновников. Советская власть с первого дня утверждалась как чиновничье государство; в начале двадцатых годов только в Москве и Петрограде было уже около полумиллиона дармоедов с бланками, печатями и революционным пафосом, а там уже пошло-поехало. В книге своих воспоминаний бывший киевлянин Шульгин, один из виднейших монархистов начала века, пишет, что, когда революционеры ворвались в киевскую Думу, один из них проткнул головой царский портрет и выскочил на балкон, крича: «Теперь я царь!» И таки был прав…

Неспособность к переменам ценилась у коммунистической бюрократии больше всего. С самого начала, с Октября, установилась традиция почтения к «несгибаемым ленинцам», «стальным наркомам», «железным феликсам». История страны позвякивает, как металлолом. От чиновников требовалась прежде всего лояльность. Главное – «Не поступаться принципами!».

В парке у Театра Российской армии, неподалеку от которого я живу, стоит забавная скульптура. Вы, возможно, ее видели, по крайней мере на репродукциях и плакатах. Называется скульптура «К звездам!». Этакий стройненький, голый и босоногий юноша, задрапированный в нечто классическое, похожее на простыню, вытянулся, устремился за ракетой, которая из его рук стартует в космос. Этакий замечательный символ нашего общества: без штанов, зато с ракетой.

Штаны с этого парня донашивает наша бюрократия.

Заметки для памяти

Плохие новости распространяются быстрее хороших. Сколько раз мне приходилось слышать о катастрофических повышениях цен, о погромах демократов и евреев, о закрытии того или иного предприятия. Я всегда предлагал точно разузнать, как обстоит дело, и сразу же начать готовить программу спасения. От погромщиков я предлагал спасаться, объединившись в дружины. В любом случае есть оптимистический выход. Но почти всегда находился кто-нибудь, громко советующий спрятаться и переждать. Все плохое казалось привычно неодолимым и для многих ассоциировалось со всей мощью страны, противостоять которой считалось бессмысленным.

Чиновничья власть наделала инвалидов духа, как пьяница плодит дебилов во всю мощь своих разрушенных генетических кодов. Система насилия и ненависти делает людей малопригодными для нормальной жизни. Конечно, есть исключения, даже самые светлые – вы знаете десятки имен. Но меня обуревает ужас, когда я вижу толпу, доведенную до крайности. Люди в толпе уже отвыкли любить, устали бояться. Возможно, и я один из этих людей. У меня нет никаких универсальных рецептов. Мне бы только – чтобы семья жила и близкие были счастливы.