От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах)

Если вдуматься, понятия «типический» и «оригинальный» исключают друг друга. Ти­пическим называют персонаж, выражаю­щий своей личностью черты, общие для большого социального слоя, класса лю­дей. Оригинальным же считают человека, характер которого резко индивидуален, не­обыкновенен, то есть нетипичен. А созда­ние писателя должно быть одновременно и типичным и оригинальным.

Наткнувшись на этот парадокс, Лессинг с досадой заявил, что «не обязан решать все трудности» и пусть читатель думает сам».

Раскольников — сложное, пожалуй, са­мое сложное создание Достоевского. Идея этого образа выражает отношение челове­ка к миру в особых условиях русской дей­ствительности. Грубому расщеплению на ти­пическое и оригинальное этот образ не под­дается.

Родовыми, природными свойствами на­туры Раскольникова были гордость, благо­родство, сострадание. В этом еще нет ника­кой оригинальности. Оригинальность заклю­чалась в том, что и гордость, и благородст­во, и сострадание выражались у него не не­посредственно, а шествовали как бы под конвоем разума. Недаром о нем говорил Порфирий: «...хоть кишки вырезай, а он бу­дет стоять да с улыбкой смотреть на мучи­телей, если только веру иль бога найдет».

Вскоре после приезда в Петербург гор­дость Раскольникова превратилась в горды­ню, благородство — в надменность и занос­чивость, сострадание — в жгучую злобу и презрение к людям.

Индивидуальные свойства натуры — чер­новик. Только откорректированные средой, они становятся истинно оригинальными. Комбинация этих откорректированных, об­лагороженных или изуродованных средой первоначальных качеств, по-моему, и со­ставляет то, что мы называем типическим образом.

Социальный индивид представляет собой не некую замкнутую в себе особенность, а как бы индивидуализированную тотальность общества, сконцентрированный в человече­ской единице ансамбль человеческих отношений. И оригинальность всегда ти­пична, потому что она образуется на стыке личность — среда [16].

Раскольников, замкнувшись в своем «гро­бу», пытается искоренить все связи с нена­вистной средой. Казалось бы, рассудок его, в спокойной неподвижности одиночества освобожденный от посторонних влияний, станет действовать трезво, ясно и свободно. На самом же деле без направляющих ори­ентиров среды разум лишается способности оценки и теряет чувство действительности.

Уединение Раскольникова, которое он считал чем-то вроде бунта суверенной лич­ности, на самом деле было своеобразным проявлением отчуждения, то есть проявле­нием свойства, присущего среде.

При решении жизненных проблем разд­военная личность действует как бы по рав­нодействующей двух сил: одна сила — воля личности, ее активный, творческий разум, другая сила — общественный опыт, накоп­ленный индивидом опыт среды, проявляю­щий себя и помимо разума, автоматически, неосознанно.

«Рассудок знает только то, что успел уз­нать...— сказано в «Записках из под­полья»,— а натура человеческая действует вся целиком, всем, что в ней есть, созна­тельно и бессознательно».

Ап. Григорьев сразу почувствовал необык­новенное мастерство Достоевского изобра­жать поведение раздвоенной (то есть от­чужденной) личности во всех ее тончайших поворотах. Умирая, он советовал своему другу: «Ты в этом роде и пиши».

И Достоевский всю жизнь писал в этом роде.

Герой повести «Вечный муж» Вельчанинов решает вопрос: хотел ли Павел Павлович его убить обдуманно или пытался зарезать, так сказать, нечаянно? Вопрос этот он решил тем, «что Павел Павлович хотел его убить, но что мысль об убийстве ни разу не вспадала будущему убийце на ум». Короче: «Па­вел Павлцвич хотел убить, но не знал, что хочет убить. Это бессмысленно, но это так».

Здесь, на мой взгляд, ключ к проблеме Раскольникова. Раздвоение бывшего студен­та на две ипостаси, на Раскольников-личность и Раскольников-среда, изображе­но удивительно. Сперва мысль убить ста­руху процентщицу представляется ему пустым вздором. Но вот на его пути ока­залась дощечка, годная для фальшивого «заклада». Он поднял и припрятал ее. Все с большим беспокойством он ловит се­бя на том, что нелепое наваждение живет в глубинах его души. Чем отвратительнее оно представлялось, тем более определен­ные черты принимало. Раскольников воз­мущается, отгоняет дьявольский соблазн, а между тем как бы сама собой придума­лась петля для топора. Он повторяет словно заклинание: «Вздор, нелепость!» — а как-то совсем между прочим припас иголку с нит­кой, чтобы пришить петлю к подкладке пальто возле подмышки...

Затаившись в своей каморке, Раскольни­ков быстро понял, что обществу глубоко на него наплевать. Никто его не навещал. Никому он не был нужен. Если его окли­кали на улице, он был обязан вниманием не своей личности, а драной циммермановской шляпе.