ОТ ПЕТРА I ДО КАТАСТРОФЫ 1917

Но и это ещё не все «гениальные» реформы «гениального» рефор­матора. Сперанский предложил Александру Первому в связи с войной резко увеличить налоги с населения и ввести новые, и появившиеся дополнительные средства переправить в Польшу для усиления польской армии, и, возможно, чтобы она не перешла на сторону французов. Мало того, что по вышеуказанной причине собранные огромные деньги про­сто пропали бы и более того — достались бы врагу, но главное — резко увеличенный налоговый гнет вызвал бы сильное недовольство народа и создал бы революционные настроения и революционную ситуацию. — что и требовалось по технологическому замыслу, и благодарный народ с ликованием встречал бы освободителя Наполеона, как встречали его евреи в захваченной Наполеоном Пруссии.

Вот это Александр Первый смог понять отчетливо и, отвергая очеред­ной раз предложение Сперанского, ответил: «. ежели ещё сие выпустить (увеличение налогов. — Р.К.), то неминуемо должно ожидать народного противу себе озлобления».

Теперь, вероятно, плюс к резким и даже неуважительным возму­щенным протестам Карамзина, Ростопчина и многих других патриотов Отечества российский император сам стал смутно о чём-то неприятном и даже страшном догадываться.

«Увы, Александр I дрогнул и для сохранения спокойствия общества решил принести в жертву своего верного сподвижника, которого враги в довершении ко всему беспочвенно обвинили во взяточничестве (мол, только в Петербурге у него 11 домов и т. д.)», — сокрушаются совре­менные поклонники «гения» Сперанского Л-Г-М, по мнению которых, как мы видим, российский император оказался слабовольным, коварно предал верного друга и цинично принес его в жертву разбушевавшемуся обществу негодяев.

Как видим, судьба знаменитой Отечественной войны и России во многом определялась ещё до начала военных действий — в идеоло­гическом противостоянии патриотов России и масонов.

Но не сразу «сказка» про Сперанского сказывалась. Российский им­ператор ничего пока репрессивного против Сперанского не предпринял, а только учредил тайный следственный комитет для исследования дея­тельности Сперанского и вообще масонов, о чём Сперанский, благодаря своим «братским» связям, скоро узнал, что видно из его письма масону А. Н. Оленину 11 сентября 1821 года, (как раз после законодательного запрещения существования масонских организаций в России Алексан­дром Первым 21 августа 1821 года): «В 1810 или в1811 году повелено было дела масонские подвергнуть рассмотрению особого секретного комитета».

Следственный комитет вдруг выяснил, что Сперанский вместе со своими единомышленниками с октября 1811 года готовился уже к приходу Наполеона и серьёзно прорабатывал проект управления Рос­сией без монарха или «помимо монарха», а только с помощью Государст­венного совета, Сената и Министерств, а во главе этого исполнительного аппарата был создан идейный мозговой центр — «Безгласный комитет», в который кроме «гениального» Сперанского входили иностранцы: ба­рон Амфельд, Яков Де-Санглер, и для страховки, усиления и прикрытия пытались приобщить к нему главного полицмейстера А. Д. Балашова.

Когда в результате следствия многое «странное» и удивительное открылось, то тогда и сейчас фанатичные поклонники Сперанского, вернее — идеологические, как и в 1901-1906 годах, валили и валят всё на Балашова, на козни и провокации «охранки». Хотя, вероятнее всего, Балашов сам играл на «два фронта», страховался на «всякий случай» на будущее, если проект Сперанского сработает или если придет новая власть в лице всемогущего Наполеона. А когда началось следствие и «запахло жаренным», то Балашов объяснил, что вошел в «Безгласый комитет», чтобы лучше выяснить происки врагов, и наконец-то выяснил как раз — когда началось следствие, и только теперь доложил.

Но и в этом случае опять никаких репрессивных мер против Спе­ранского Александр Первый не предпринимал, и Сперанский оставался вторым человеком в Российской империи, при исполнении.

Но для окончательной развязки этого опасного детектива помог Александру первому и патриотам возмутительнейший случай.

Горячие поклонники Сперанского Л-Г-М пишут о нем: «Удивляет чув­ство собственного достоинства.» и т. п. Да Сперанский был величественен и вел себя как император, в отсутствие настоящего императора, возможно, он в прошлой жизни был императором, это помнил и ревновал к трону, и считал себя более достойным. Это, конечно, шутка. Но к высказанному поклонниками эпитету я добавил бы ещё несколько лестных: «неиспра­вимый шахматист», который уверен, что он самый умный и неуловимый, наглый и самоуверенный «Штирлиц» и т.п, ибо об этом отчетливо говорит следующий финальный случай в деятельности Сперанского.