От Пушкина до Цветаевой. Статьи и эссе о русской литературе

…Я в тот день была явлена «Риму и Миру» в зеленом, вроде подрясника, — платьем не назовешь (перефразировка лучших времен пальто) <…>

У эстрады свой масштаб: беспощадный. Место, где нет полумер. Один против всех (первый Скрябин, например), или один за всех (последний Блок, например), в этих двух формах — формула эстрады. С остальными нужно сидеть дома и увеселять знакомых.

Эстрада Политехнического Музея — не эстрада. Место, откуда читают, — дно морей. <…> Голос являемого — глас из глубины морей, вопль о помощи, не победы. Если освистан — конец, ибо даже того, чисто физически встающего утешения нет, что снизу. <…>

Пока Брюсов пережидает — так и не наступающую тишину, вчувствовываюсь в мысль, что отсюда, с этого самого места, где стою (посмешищем), со дна того же колодца так недавно еще подымался голос Блока. И как весь зал, задержав дыхание, ждал. И как весь зал, опережая запинку, подсказывал. И как весь зал — отпустив дыхание — взрывался! И эту прорванную плотину — стремнину — лавину — всех к одному, — который один за всех! — любви.

<…>

Стою, как всегда на эстраде, опустив близорукие глаза к высоко поднятой тетрадке <…>

Я преследовала <…> четыре цели: <…> 3) перекличка с каким-нибудь одним, понявшим (хоть бы курсантом!), 4) и главная: исполнение здесь в Москве 1921 г. долга чести.

Примерно через месяц после этого выступления Цветаева создает стихотворение «Роландов рог». Напомним его начало и концовку (по первой публикации: Современные записки. 1932. № 50. С. 234]:

Как бедный шут о злом своем уродстве,
Я повествую о своем сиротстве…
<…>
Так, наконец, усталая держаться
Сознаньем: долг и назначеньем: драться, —
Под свист глупца и мещанина смех —
Одна за всех — из всех — противу всех,
Стою и шлю, закаменев от взлету,
Сей громкий зов в небесные пустоты.
И сей пожар в груди — тому залог,
Что некий Карл тебя услышит, рог!

Перекличка образного строя стихотворения с описанием, данным в «Герое труда», несомненна[36]. Там и там повторены мотивы, близкие и дорогие Цветаевой в ее романтической концепции поэта: одинокость поэта — и его связанность с людьми («один за всех»), его долг-назначение: «драться» — и его обреченность на свист и смех мещанина; наконец, обращенность через головы «глупцов» к тому далекому, может быть даже единственному, кто отзовется на его высокую правду. Стоя на эстраде Большого зала Политехнического музея с его восходящими амфитеатром рядами, Цветаева, как и Блок, читала свои стихи (бросала свой «зов») даже на физическом уровне снизу вверх. И, естественно, не могла не помнить, что совсем недавно на этом самом месте она впервые видела и слышала Блока.

Импульс, идущий от воспоминаний о Блоке, в «Роландовом роге» как бы двоится. С одной стороны, здесь повторена — уже применительно к себе — та же формула, которой Цветаева определила в прозаическом отрывке позицию Блока: «один за всех!» С другой стороны, в надежде героини стихотворения (она же Роланд, она же — шут), «что некий Карл тебя услышит, рог!», как нам представляется, проступает внутренняя обращенность Цветаевой к любимому поэту, надежда быть услышанной им. Вспомним, что единственной поддержкой для Цветаевой, стоявшей «посмешищем» на эстраде и исполнявшей «долг чести», было воспоминание о Блоке.