От сессии до сессии

Обрядова поставила темно-коричневый портфель на преподавательский стол, кивнула вытянувшимся в струнку студентам, что означало, что она поздоровалась и дала разрешение садиться. Опустились на стулья. Не на пол же! Она достала из портфеля листы, исписанные мелким очерком. Положила их на середине стола, сравняла бумажную пачку. Потом тяжелую, может быть, даже хрустальную, пепельницу. Все эти манипуляции она производила в полной тишине, как бы позабыв о существовании студентов. Возле пепельницы положила пачку «Беломора», а на нее коробок спичек. Никто ничего не понимал. С нетерпением ждали разгадки. Ее движения завораживали. На ее же лице не выражалось никаких эмоций. Студенты не переглядывались, не шептались. Анна Степановна надорвала край пачки, вытряхнула папироску, размяла. Сжала мундштук, как положено. И поднесла папироску к губам. Чиркнула спичкой, сделала несколько затяжек. Подошла к окну, открыла форточку. Сделала долгий выдох. Прямая белая струя устремилась наружу. Вообще-то наружи было морозно. Девчонки зябко передернули плечами.

Анна Степановна затушила окурок в пепельнице. Подняла взгляд.

— Начнем!

Ее лекцию было хорошо конспектировать. Говорила она четко, никаких лирических отступлений, слов-паразитов. Строго по плану, логично и доказательно. Делала нужные паузы и продолжала.

Удивительно, но пара пролетела как одно мгновение. Когда прозвенел звонок, даже не поверили, что лекция закончилась. Анна Степановна еще за это время сделала пару перекуров.

— Это что было? — спрашивали девчонки на перемене друг у друга. — Кошмар! Разве преподаватель может так себя вести?

— Девочки! Надо жаловаться!

— Куда?

— В деканат. Нет! Но это с ума сойти курить на лекциях. Она еще и водку будет пить.

Стали решать, кому идти в деканат. Никто не хотел. Решили написать коллективную жалобу. Следующие перемены сочиняли и писали жалобу. Подписались. Пошли к ребятам.

— Конечно, девочки, всё это так, — согласился Слава. — Но давайте не будем торопиться. Мы же ничего не знаем о ней.

— И что?

— Спросим у старшекурсников. Они же прошли уже через это. И на счет жалобы подскажут. Нужно или не нужно. А то наломаем дров на свою голову.

Это было разумно. Да и вообще всё, что говорил Слава было разумно. Среди них у него был самый большой жизненный опыт. Он работал комсоргом в совхозе, служил в Германии, потом два года рабфака. А на первом курсе он стал профоргом. Старшекурсники, выслушав их, ухмыльнулись. Ничего не сказали, а посоветовали обратиться к Боре Шарифулину, четверокурснику, который специализировался у Обрядовой и знал о ней больше всех.

Боря — татарин. На филологическом отделении он легенда. Ему пророчат славу академика. Кажется, он знает все тюркские языки. По крайней мере, очень много. У него жесткий кучерявый волос. Очки с толстыми линзами. Он сидит на кровати. Это его любимое место. И со снисходительной улыбкой выслушивает жалобы девчонок. Кажется, они закончили. Ждут, что им скажет будущий академик.

— Не вы первые и не вы последние, — говорит Боря.

И опять улыбается.

— В смысле.

— На Анну Степановну столько жалоб, что из них можно составить солидную книгу жалоб. В прочем, читать ее будет скучно. Одно и то же. То, что вы рассказали сейчас.

— И… и почему же терпят этого солдафона в университете?

— Ну, на счет солдафона вы попали не в бровь, а в глаз. Когда началась война, Анна Степановна тогда Аня, конечно, приписала себе годы, чтобы попасть на фронт. И попала. И представьте себе, не медсестрой, не какой-нибудь телефонисткой, а стала разведчицей. А знаете, что такое фронтовой разведчик? Ходить постоянно в тыл врага. Брать «языков», сталкиваться с противником нос к носу. И вот представьте себе, эта хрупкая девчонка… а тогда она была хрупкой, я видел ее фронтовые фотографии… перерезает глотку. Да, фашисту. Но… Ни одна из вас и курицу не сможет зарубить. Наверно, после первого ее рвало. Убитый являлся ей в сновидениях. Но потом привыкла. Сколько у ней их еще будет. Дошла до Берлина.

— Мы этого не знали.

— Она никому и не рассказывает о войне. Это я слышал от других людей, которые ее хорошо знают. Да у нее орденов, медалей, с головы до ног могла бы ими обвешаться. После войны поступила в Ленинградский университет. Там как раз набирали группу, которая должна была заниматься малыми народами Сибири. И всю жизнь в экспедициях. Мне, кажется, что там нет такого уголка, где бы ее нога не ступала. Ее в каждом стойбище, на каждом зимовье знают. И даже открыла новый народ, о котором до нее никто не знал.

— Как так!

— А вот так. На Таймыре забрела в одно селение. Живут там несколько семей. Человек сто, не больше. И по жилищам, и по внешности якуты якутами. А когда заговорили, она чуть не грохнулась в обморок. Так же говорил Аввакум, семнадцатый век. Ну, выяснила, что это старообрядцы. Так далеко ушли, чтобы их никто не нашел. В жены брали якуток. А речь старорусскую сохранили в первозданной чистоте. Она им: «Так вы же русские!» — «Да мы русские. Но нас называют так-то. Якутским словом».

— Феноменально!