От солдата до генерала. Воспоминания офицера-связиста об управлении войсками в военных кампаниях Третьего рейха. 1939—1945

27 декабря я получил первое известие от своей семьи. Я узнал о смерти отца, случившейся восемь месяцев назад. Мой брат был в русском плену, моя старшая дочь находилась в советской зоне оккупации. 2 января внезапно с той стороны колючей проволоки появилась моя жена. Три дня она добиралась на попутных машинах. Теперь я мог только прокричать ей: «Обратись к коменданту, охрана стреляет!» Я видел, как она удалялась по замерзшему полю. Она попросила американца дать ей повидаться со мной, рассказала ему, что ее отец был американский гражданин. Ее не допустили ко мне. Я ходил молча взад и вперед вдоль забора в 10 м от нее. Это был единственный результат ее длительного путешествия. Сэкономленные с трудом продукты питания передал мне венгерский священник доктор Риттли вместе с длинным письмом.

Доктор Риттли заботился о пленных генералах, католические священники Аллендорфа и монахини тоже помогали нам. Они передавали нам письма, которые не пропускали американцы.

В «Старз энд страйпс» мы прочитали о русском суде в Брянске, который приговорил генералов Бернхарда и Хамана к публичной смертной казни. Бернхард был летчиком в Первую мировую войну; его самолет подбили над русской территорией, и он долгое время провел в плену в Сибири. Уже позднее он стал командиром 2-го батальона связи. Лишь позднее мне стало известно, что и меня заочно приговорили в Ржеве подобным же образом к повешению. Та же самая судьба, что и Бернхарда, коменданта тылового района 9-й армии, постигла бывшего командира 6-го батальона связи генерала Буркхардта, когда он был комендантом тылового района 6-й армии в Бессарабии.

В 1946 г. мы оставались военнопленными. Было правильным отпустить нас после наших солдат. О состоянии дел на родине, за которое отвечали оккупационные державы, доходили отрывочные сведения. Подобно каждой оккупационной власти, они совершали ошибки. Суровым было распоряжение генерала Клея, что солдаты не должны получать никакого содержания или пенсии. Обращение нашего старейшего фельдмаршала фон Лееба осталось без ответа. Запрос был передан немецкому министру финансов. О пленных солдатах никто не сказал доброго слова, не признал, что с ними поступили несправедливо.

Ведь даже старые вдовы солдат, павших на Первой мировой войне, получали пенсию. Питание улучшилось; нам разрешили гулять вне лагеря, сначала под конвоем, потом самостоятельно. Куда бы мы побежали? Часто я присоединялся к фельдмаршалу фон Леебу, который, как и я, не пропускал ни одной прогулки на природе. По вечерам мы находили удовольствие в беседах с генералом доктором Эрфуртом и доктором Зухенвиртом.

Спустя какое-то время мы получили возможность каждую неделю встречаться с родными. Они должны были ждать перед воротами. Американцы, проезжавшие на джипах, забрызгивали их грязью. Женщины показывали свои сумочки. Между нами прогуливались «Фольксдойче» – поляки с винтовками, которые караулили нас. Они следили за тем, чтобы мы и родные не подходили близко друг к другу. Это было запрещено американцами. Только летом 1946 г. подобное распоряжение отменили. Свидания проходили в бараках. Я готовил для посетителей и своих товарищей овощные салаты с огурцами, картошкой и помидорами.

Генерал Тейзен был последним среди нас, получившим страшное известие: погибла вся его семья. Его жена приняла в семью домработницу из селения Арское, которая чувствовала себя как дома. В конце войны множество рабочих, завезенных с Востока, бродило по стране. Несколько человек зашло к фрау Тейзен, которая вышла им навстречу и была застрелена вместе с младшим сыном 15 лет. Старший сын генерала, офицер-подводник, погиб на флоте. Мать умерла, не пережив несчастья. Тейзен перенес удары судьбы с истинно христианским и человеческим достоинством. Он присоединился к католической церкви и после плена стал священником.

Нюрнбергский процесс бросил тень на наш лагерь. Главный обвинитель от русских Руденко назвал главными виновными в разрушении Ржева 129-ю дивизию и меня, наряду с Моделем, Вайсом и другими моими боевыми товарищами. Мы попытались опровергнуть это обвинение, обратившись под присягой к защитнику Латернзеру. Мы хорошо представляли, каковы были методы допроса в Нюрнберге, о них нам рассказали наши товарищи, вернувшиеся оттуда.