От солянки до хот-дога. Истории о еде и не только

Проснувшийся семилетний сын начал ныть, что голоден. Вообще он не нытик, парень терпеливый, но тут, видимо, приперло.

Никаких городов в доступности нет, есть редкие поселки с покосившимися, хлипкими магазинчиками. Останавливаемся. Захожу. Стерильная чистота. Из еды – ни-че-го! Нет, кое-что полки «украшает» – трехлитровые банки с соком, банки с повидлом и томатной пастой, макароны на развес и ржавая, тощая, плохо пахнущая селедка.

Я чуть не плачу – нет даже хлеба! Что делать, чем накормить дитя?

Напоминаю – ни придорожных кафе, ни закусочных на заправках – ничего тогда не было. Нет даже плавленых сырков! Ну не селедкой же ребенка кормить. Да и макароны нам не сварить, нет у нас ни туристического котелка, ни треноги.

Продавщица скользит по мне недобрым взглядом. Почему недобрым – не понимаю. Что я ей сделала?

– С откудова? – строго, как следователь, сдвинув широкие, густо подмалеванные черным карандашом брови, спрашивает она.

– Из отпуска едем, – вздыхаю я и тихо, словно стесняясь, добавляю жалостливым голосом, надеясь на сострадание: – А сами мы из Москвы. Далеко еще, ребенок есть просит. Что делать – не знаю…

Продавщица недобро усмехается:

– Знаем мы вас, москвичей! У самих-то прилавки ломятся, а мы здесь крошек с барского стола и тех не имеем!

Известное дело, в провинции нас, москвичей, не жалуют. Да если бы я была одна! Шарахнула бы дверью, ушла, но в машине голодный ребенок, и я готова на любые унижения.

– Даже хлеба нет, – бормочу я, в который раз обводя взглядом пустые полки, – ни хлеба, ни булочки, ни молока. Случайно не знаете, – мой голос сочится елеем, – где тут можно что-то купить? Хотя бы ребенку? Село ведь, может, что-то у частников?

Та смотрит сурово. Молчит. Прикидывает? И вдруг решительно откидывает крышку прилавка и, как ледокол «Ленин», отодвинув меня, распахивает дверь на улицу.

Хочет убедиться, что я не соврала, что в машине действительно ребенок?

Нет, я не соврала. И, убедившись в этом, тетка со вздохом бросает:

– Жди здесь. – И совсем строго: – Магазин сторожи! – И исчезает в подсобке.

Господи, что тут сторожить? Банки с мутным соком и жужжащих мух? А может, мерзкие липучки на лампах – кладбища уже дохлых двукрылых?

Но минут через пять я слышу грохот, а следом чувствую запах. Что-то шкварчит на сковородке.

Проходит еще минут десять, и раздается крик:

– Давай своих! Зови, чего телишься?

Я мигом выскакиваю на улицу и машу руками. Мои недоуменно смотрят на меня и медленно выползают из машины. Сын смотрит с надеждой. Муж почему-то с раздражением.

Но через пару минут мы сидим на улице позади магазина за шатким столом, покрытым старой клеенкой, а на столе… Боже мой! На столе в чугунной сковородке еще шипит яичница с восхитительными ярко-оранжевыми желтками, на тарелке разложены помидоры и зеленый лук, в блюдце искрится крупная соль, а на деревянной, истерзанной временем и ножами доске лежит серый, деревенский, самый вкусный на свете хлеб. Но и это не все – в облупленной эмалированной миске лежат куски вареной курицы.

Мы, растерянные и обалдевшие, молча переглядываемся и не знаем, что сказать. Нет, мы, конечно, все знаем! Но мы ошарашены.

– Ешьте, – коротко бросает женщина и ныряет в недра магазина.

Этот неожиданный завтрак мы запомнили на всю жизнь.

Но я не только о том, как все эти незатейливые блюда были вкусны! И это не потому, что мы были голодными – нет! Потому, что деревенские, из-под курицы, яйца не сравнить с яйцами магазинными. И домашняя курица с каплями жирка нежна и ароматна. И помидоры со своего огорода, посыпанные каменной солью, сладкие, и нежный, тонкий зеленый лучок не такой, как в магазине. А уж про хлеб и нечего говорить – что может быть вкуснее свежего деревенского серого ноздреватого хлеба?

Возле нас на пыльной дороге лениво бродили, выискивая из пыли что-то съедобное, квохчущие куры. Неподалеку истерично визжала пила, и совсем рядом слышны были вялые переругивания – женщина ругала нерадивого мужа.

Пригревало солнце, на хилом штакетнике сушились чистые банки, грустно росли одинокий подсолнух и запыленная мальва. Простенький и незатейливый пейзаж так трогал сердце, что я чуть не заплакала.

– Сколько ей дать? – открыв бумажник, спросил муж.

И тут я призадумалась. Мне почему-то неловко предлагать этой женщине деньги за ее душевный порыв.

Но это с одной стороны, а с другой – это продукты, а значит, труд. А яйца? Это вообще был продукт дефицитный, а тут свои, домашние. А курица? Нет, все мы, конечно, не съели, постеснялись: крылышко сын, ножку муж, я пропустила.

– Надо дать денег! – настаивает муж. – Ты что? Она поджарила, накрыла стол. Поделилась – наверняка тем, что брала себе на обед! А тут нате, приперлись, гости незваные! Поплакались и получили! И даже не думай! Как считаешь, пятерки хватит? Или маловато?

Пять рублей деньги большие, на них можно поесть в ресторане. Конечно, нормально, я в этом уверена! Но странное чувство неловкости меня не отпускает.

Наверное, муж прав. Надо дать денег. Будет отказываться – положить на прилавок и сбежать. Прыгнуть в машину и помахать на прощанье рукой.