От царства к империи. Россия в системах международных отношений. Вторая половина XVI – начало XX века

Сложности в отношениях Швеции со странами Великого союза, и прежде всего с императором Иосифом I, создавали, по мнению Петра I, возможность объединить в единое целое два главных европейских конфликта: войну за испанское наследство и Северную войну. В конце 1707 г. в Вену был направлен в качестве постоянного дипломатического представителя России барон Иоганн-Христофор Урбих, с задачей договориться о вступлении России в Великий союз на условиях предоставления императору и союзникам русских войск, но переговоры закончились неудачей, поскольку от русской помощи император уклонился. Угроза шведской оккупации заставила Иосифа I подписать с Карлом XII договор, по которому не только подтверждал равноправие своих подданных-протестантов с католиками, но и разрешил Карлу XII сбор контрибуции и наем солдат в Силезии[405].

Предложение о вступлении России в Великий союз получила и Англия через британского посланника в Москве Карла Витворта, а затем в Лондон вновь был направлен и 17 мая принят королевой Анной Матвеев. Но и на этот раз его миссия закончилась безрезультатно: королева правдами и неправдами пыталась избежать войны со Швецией, более года затягивала переговоры, предлагая, чтобы Республика Соединенных Провинций первой согласилась принять Россию в союз, и что без общего согласия всех членов Великого союза сделать это невозможно[406].

Внешнеполитическое положение России после Алыранштадтского мира и к моменту восточного похода Карла XII можно характеризовать как начало перелома в ее положении на международной арене. С одной стороны, оно значительно осложнилось и ухудшилось по сравнению с 1700 г., когда Россия действовала в составе Северного союза. Теперь же Северный союз развалился, и она оказалась в международной изоляции, по словам Петра I, «сия война над нами одними осталась»[407]. Не удалось склонить страны Великого союза к приему в его состав России. Сказывалось недоверие к ней как к партнеру в политической игре, недоверие это доходило до враждебности. К тому же русский дипломатический аппарат за рубежом был слаб и малочислен: кроме Матвеева, Ф. А. Головина, П. А. Толстого, еще двух-трех дипломатов постоянных представителей Россия не имела.

Вместе с тем дипломатические неудачи Петра I не всегда можно расценивать как победы Карла XII. Как бы то ни было, определенные сдвиги в международной ситуации 1707–1708 гг. в пользу России стали намечаться. Страны Великого союза не стали гарантировать Алыранштадский мир, что обесценивало его. В ответ Карл XII отказался от посредничества морских держав в заключении мира на условиях uti posidetis, а те в свою очередь не признали шведского ставленника Станислава Лещинского королем Речи Посполитой. И страны Великого союза, и немногие нейтральные страны Европы все более заинтересованно присматривались на чью сторону России, или Швеции склонится военная и дипломатическая фортуна. Спор этот решался на полях Белоруссии и Украины.

Отношение к России начало понемногу меняться еще до Полтавской победы, которая стала переломным моментом и в Северной войне, и в международном положении России. Сама мысль о том, что Карл XII может потерпеть поражение от русских, казалась абсурдом, и когда весть о Полтавской битве докатилась до Европы, газеты по привычке стали прославлять победу «Северного Льва» над «Русским Медведем». Лишь два – три дня спустя в Европе выяснили, что полевая армия Карла XII полностью уничтожена.

В. А. Артамонов отмечает, что исход битвы решили целенаправленные действия Петра I, а именно: строительство военной промышленности, создание профессиональной русской национальной армии, сочетавшей воинские уставные порядки с привычной солдатам структурой социальных отношений офицера-помещика и солдата-крестьянина, умелый выбор поля боя и инженерная его подготовка, способность царя в критические моменты боя действовать неординарно, иногда отходя от канонов линейной тактики[408].

Полтавская победа 27 июня (8 июля) 1709 г. положила начало становлению России как великой европейской державы. «В послеполтавский период обращают на себя внимание русские политические инициативы, более свойственные великим державам, чем странам, серьезно ущемленным в своих международно-правовых интересах…», – констатирует В. Е. Возгрин[409]. «Укоренившееся после нарвского поражения представление о русских окончательно вытесняется потрясающим впечатлением от Полтавы… Период ученичества для петровских дипломатов закончился: отныне они представляют великую европейскую державу»[410], – считает Н. Н. Молчанов. «Именно Полтава явилась резко и отчетливо видимой гранью перелома отношения к России, коренного изменения в положении России в семье европейских народов и в международных отношениях»[411], – делает вывод Л. А. Никифоров.