От весны до осени, или Повесть про девочку

Ну, порубили мы крапиву, пришлось все же перестать орать, остановиться, поглядеть друг на друга и на уничтоженного врага. На врага-то мы глядели, а вот друг на друга — нет. Так, не глядя на Шурку, повернулась я и пошла. И несла с собой, держала перед глазами нехорошую, некрасивую картину: измочаленные, с лохмотьями рваных листьев, волокнистые стебли крапивы — одни повисли, сломавшись, острым углом, будто руки мертвых, другие, вырванные с корнем, зацепились листьями за торчащие длинные будылья. Обрывки листьев, поломанные стебли, метелки цвета валялись кругом. Это мы сделали. Мы ее били, а она ведь никуда не могла убежать. Мне было очень нехорошо, так жалко крапиву. И стыдно. Но почему, почему жалко, почему стыдно? Ведь мы с Шуркой рвем для наших коров «березку», молочай, лесную траву, ту же крапиву?!

Грядки пропалываем — и вянет, жухнет возле грядок дурная, ненужная трава — так ведь даже и не думаешь о ней, будто она и не была живой и красивой.

Нет, никогда мне не приходилось жалеть сорняки… А тут крапива…

Больше мы с Шуркой никогда не звали друг дружку крапиву бить. Наверно, и ей, Шурке, было стыдно тогда… Хорошая все-таки Шурка. Жалко, что мы поссорились… Хоть она сама виновата. И ей, наверное, сейчас еще хуже, чем мне. Я все-таки не виновата. А она вспоминает, как меня дразнила, и мучается. Стыдно ведь, когда виновата. Вот и с крапивой мне было стыдно. И вдруг в голове моей ясно — как черные буквы по белой бумаге — возникли слова: «Крапива была не виновата». И они росли, эти буквы: «КРАПИВА БЫЛА НЕ ВИНОВАТА!»

Я даже перестала набивать свою корзинку и распрямилась, с удивлением глядя вокруг: будто кто-то подсказал мне эти слова. Да, да! Крапива росла за нашим хлевом и никому не мешала. Мы к ней пришли, мы к ней пришли с палками… Вот почему нам было и неловко и стыдно. И мы орали, когда били крапиву, чтобы не слышать этот стыд в себе!

Я быстро настригла крапивы и побежала домой, решив сегодня же найти Шурку и помириться, чтобы она не мучилась больше. И чтобы мне тоже стало лучше жить.

Но на двери Шуркиной квартиры, на двери, выскобленной и вымытой до цвета сливочного масла, ярко чернел замок. Наверное, к бабушке уехали. В другую деревню.

Помирились

Почему-то мне казалось, что все неудачи начались после нашей с Шуркой ссоры.

Может, даже мы бы тогда и в «Артеке» нашли чего-нибудь, если б еще копали — уж так теперь думала я, хотя что могло найтись в сплошной глине? Но я думала так и ходила, описывая восьмерки вокруг тополей перед домом, а они шумели и укоризненно и важно покачивали вершинами. Может, они бы помогли мне, если бы умели говорить или если бы я понимала их думы? Я ходила и останавливалась возле каждого дерева, прижимаясь щекой к стволу, вслушиваясь в его живое движение, но не понимала, о чем этот шелест, дрожь и поскрипывание. Понимала лишь, что тополя недовольны. Вот если бы помириться с Шуркой! Я села на скобленое Шуркино крылечко и, как ни была занята своим горем, заметила, что замок с двери исчез.

Не успела я сообразить, кто же это у них дома, как дверь распахнулась и даже небольно задела меня. Шурка собственной персоной стояла, уцепившись обеими руками за ручку, будто хотела тут же ее захлопнуть. Она прикрывалась дверью, как щитом, и в то же время с готовностью выглядывала из-за нее.

— Не больно? — Голос у Шурки прямо медовый! Что тебе Лиса Патрикеевна!

Я поняла, что она притворяется, но все равно была ужасно рада! И я отвечала сколько могла равнодушно:

— Да нет, не больно. Я и не знала, что ты дома.

— Ага! Утром меня с Андрюшкой от бабушки привезли на попутной лошади! А то, правда, не было. А ты с тех пор, — спрашивает Шурка, безжалостно намекая на тот день, — с тех пор дома? Не уезжала?

— Да не уезжала я, вот еще! Ты мне вот что сразу скажи: ты помнишь? — пристально, «сильно» гляжу я на Шурку.

И, понизив голос, она говорит торжественно:

— Помню! Надо искать!

— Шурка, — говорю я грустно, — здесь мы, видно, ничего не найдем. Надо идти в экспедицию.

Экспедиция

Мы обо всем договорились очень быстро, даже удивлялись потом, чего так долго тянули, не решались. Давно бы… Собрались однажды утром в саду Шурка, Ася, я и Андрюшка Шуркин. Его приходилось брать с собой, потому что не с кем было оставить дома. А ему только пять лет. «Он, когда один, может такого натворить, — говорит Шурка. — А со мной смирный!» Это правда. С нами Андрюшка смирный и неотвязный. Куда бы мы ни пошли, он бежит и бежит следом. Не отстанет. Но он нам не мешал, не ныл. Будто и нет его. «Пусть идет», — решили мы на последнем совете. В нашем саду на корнях большой березы, изогнутых удобно, будто нарочно для сидения, собрались мы, чтоб окончательно все решить.

И еще мы учим Асю. Мне лень учить Асю, хочется просто подумать, помечтать. Но надо.

— Ты никому не говори про это, знаешь, Ася? А то нас не пустят! Если твои узнают, представляешь, что нам будет?!

— Я скажу, что мы завтла никуда не пойдем! — обещает Ася.

— Да, господи! — нервничает Шурка. — Ничего не говори! Ни пойдем, ни не пойдем. Понятно?