От весны до осени, или Повесть про девочку

А если же он внезапно подкатывал на Пчелке, а у меня ни крапивы, ни воды в ведрах — куда тут денешься? И хоть бабушка махала мне рукой, мол, иди, чего там, я помаленьку справлюсь! И для бодрости еще подмигивала мне веселым карим глазом, я мотала головой как можно сильнее, чтоб не разреветься: «Нет, пап, не поеду!» Плакать, конечно, очень хотелось, жалко было себя, но бабусю жальче: сердце у нее больное. А дел в доме много. Вот поставит суп варить да картошку поросенку — и вода вся. Еще за водой пойдет, а это в гору. Сделает шагов восемь и уже задыхается, губы у нее лиловеют. Останавливается бабуся и дышит тяжело, приоткрыв рот. И если приложишь голову к ее груди — слышишь, как бешено колотится сердце. Она к тому же непоседа. Так и норовит что-нибудь сделать вредное для своего сердца и сама себя утешает: «Я потихоньку да полегоньку… И переделаю все».

Вот и мотаю я головой так, что моя челка дыбом встает. Папа пристально на меня глянет сверху, сидя в тарантасе, и скажет: «Ну что ж, правильно… Шагай, Пчелка!» И след простыл…

Эх! Я брала корзинку, варежку, ножницы и шла за крапивой.

До сих пор, стоит мне увидеть круглые, узорчатые шапки молодой крапивной поросли, я переживаю вновь то сложное чувство враждебности и радости одновременно, какое испытывала тогда, в детстве, при виде этого «поросячьего витамина».

Никто, даже бабуся, которая трижды в день командовала мне: «Даня, за крапивой!» — никто не знал, какие сложные у нас отношения — у меня и крапивы. Каждый раз, как я беру корзинку, варежку и ножницы, я снаряжаюсь на бой и битву с моим врагом.

Я надевала на левую руку варежку — щит, в правую брала ножницы — меч и шла навстречу врагу. Мой враг жался к плетням и заборам, забирался в овраги, прятался по старым ямам, из которых когда-то брали глину или хранили зимой картофель. Но я действовала хитро: выстригая до последнего стебля место, куда потом ставила ногу, двигалась вперед шаг за шагом и оставляла позади себя тонкие пенечки стеблей с прозрачной каплей крапивной крови на срезе. Но крапива не сдавалась без боя: то стебель падал всем своим злым телом на голую выше варежки руку, то, подводя ножницы под густую крапивную чащу, я прикасалась к тыльной, особо жгучей стороне листьев, то вдруг распрямлялось коварно согнутое и не захваченное ножницами растение и ласково проводило по моим ногам, когда я меньше всего этого ожидала. Много было у крапивы всяческих «приемчиков». И хотя с каждым походом я делалась мудрее, бой вела хитрее, все равно редко возвращалась домой без ран и увечий. Крапива мстила мне до последнего своего вздоха: погибая под тяпкой в корыте, она ухитрялась уязвить меня, выстрелив листиком из-под тяпки прямо мне в лицо! Но самым-то страшным было не это! Не ожоги и укусы моей врагини, а то, что она исчезала! Она быстро кончалась вблизи дома, и мне приходилось бегать вокруг совхоза, чтобы найти новый участок, нарезать очередную порцию. Мне самой надо было искать крапиву, чтоб она меня потом жалила!

Дело в том, что в корм поросенку годилась только молодая крапива.

Листья на молодой крапиве круглее и сидят близко друг к другу, поэтому каждый низенький, пушистый побег выглядит кудрявым. Конечно, весной вся крапива молодая, только бери. И брали. И она кончалась. Хоть плачь.

Вот тогда я поняла, что крапива не враг мой, а друг и я даже от него завишу. Но скоро сделала я еще одно важное открытие: пробегая как-то мимо тех ям, где я раньше всего срезала крапиву, я увидела, что ямы заросли снова! Как тесто в квашне, округло и пышно поднялась в ямах молодая крапива, да густо, да сплошняком! Никогда ее тут не было столько. Это моя же стрижка помогла. Каждый срезанный стебелек дал несколько новых отростков, и получилось: что ни куст круглая, зеленая шапочка.

С тех пор все пошло как по маслу: несколько ям — «плантаций», сменяя друг друга, целое лето поставляли мне отборную — самый сок! — молодую крапиву.

«Ага, выросла, злодейка!» — злорадно думала я, подступая к ней с ножницами.

Зато в другой раз заботливо шептала свежим крапивным пенькам:

— Давай, давай расти, шевелись.

Вот и до сих пор это осталось: увижу шапку молодой крапивы, почую ее щекочущий, пыльный какой-то запах, и опять шевельнется в душе это и хозяйское и враждебное: «Ах, какая крапива! Ууу, кра-пива!»

А старую, будылистую, долговязую крапиву мы с Шуркой пошли однажды бить палками. Искрошили кусты у задней стены нашего хлева, бесновались, орали, и не знаю, как Шурка, а я орала для того, чтобы было повеселей. Но почему-то невесело мне стало, будто меня кто-то заставляет это делать, а делать неохота.