От весны до осени, или Повесть про девочку

На следующий день собрался митинг. Пришли первые четыре повестки, призывающие людей на фронт. Уходили лучшие трактористы и комбайнер, брат Вазыха, мальчишки из нашего класса. Если вчера было так безлюдно на улицах, сегодня, кажется, все до одного пришли на площадку перед клубом, где трибуна.

Все четверо стояли на трибуне рядом с директором, Аськиным папой. Стояли там и еще какие-то дядьки, неизвестные.

Сначала было не очень интересно, похоже на собрание. Все выступали, говорили то, что мы уже знали. Директор, дядя Ахмет, обнимал каждого из первых фронтовиков, и было смешно видеть, как взрослые дяденьки на глазах у всех обнимаются. Наверное, если б я это одна видела, не казалось смешно, но когда вместе с девчонками, почему-то весело!..

Ну, мы с Шуркой уже хотели уйти, стали пробираться сквозь народ, как вдруг началось движение в толпе. Вокруг заговорили, стали подниматься на цыпочки, вытягивали шеи, стараясь что-то увидеть.

— Скачет кто-то!

— Из района!

— Верхом!

Все смотрели в ту сторону, откуда шла дорога из райцентра. Мы живо вынырнули на чистое место перед трибуной. И в тот же момент увидели подлетающего сзади к трибуне всадника.

Топот копыт резко оборвался. Пыль заволокла все. Не слезая с коня, верховой передал какой-то конверт директору. Снова дружно ударили копыта, поднялась пыль, всадник исчез.

— Товарищи! — сказал директор. — Прибыли новые повестки! Еще пять человек призываются защищать Родину от врага… Здесь ли вы, дорогой товарищ… — Дядя Ахмет немного помедлил, взглянул вниз себе под ноги: в эти секунды стало так необыкновенно тихо, как просто не может быть в жизни!

И директор сказал:

— …Товарищ Зайнулла Галимов?

— Здесь, — ответил густой голос из толпы. И тоненько отозвался женский вскрик.

— …Гафур Миндубаев…

— Я, — ответили из толпы.

— Иван Исаев…

— Ага, — ответил Иван, и одновременно охнула женщина:

— Ваня…

Новые мобилизованные тут же поднялись на трибуну, они говорили по очереди про одно:

— Обещаем не подвести земляков, бить врагов до последнего.

И никто не сказал, до чего — до последнего? «Наверное, до последнего врага, пока ни одного не останется», — подумала я.

С тех пор митинги пошли каждый день. И каждый день я спрашивала папу: «Сегодня провожаем? Сколько?» И папа называл все большее число: пять, семь, десять. В следующий раз, когда пришло десять повесток, митинг уже не собирали. А однажды провожали сразу двадцать пять человек. Машины, которые их увозили, подняли такую пыль, что казалось, она так и не осела совсем и притушила немного блеск солнца. Наверное, потому так казалось, что очень печальными сделались лица у тех, кто остался на площади, когда ушли машины с новобранцами.

У меня не выходили из головы стихи об Испании, которые я читала когда-то на утреннике в детском саду:

Уехало много их
На красном грузовике,
И зарево впереди пылало
невдалеке…

Наши грузовики были не красные, а грязнозеленые, но ехали они бить фашистов, как и те, испанские. Грузовики тоже были мобилизованы, так сказал мне папа. Их в совхозе всего было три. Теперь остался один, самый дряхлый.

Папа в тот день пришел домой позже всех. Серый, глаза ввалились. Я с ожиданием посмотрела ему в лицо, он на ходу потрепал меня по волосам, подошел к маме:

— Лучших трактористов мобилизовали: Валида, Николая Зуева, Хабибуллу Иманова… И ведь еще возьмут. Останемся мы с одними девчатами, — добавил он, усмехнувшись, и привлек меня к себе, — вот с такими тоже. Будете нам помогать? А, Дашут?

— Папа! — горячо сказала я. — Папа! — и обняла его, спрятала лицо, чтоб не заплакать. Отчего, я и сама не знала.

Нам дают задание

Через несколько дней нас, и правда, созвали в школу. Весело и странно было увидеть друг друга за партами в легких цветастых платьях и сарафанах, в выгоревших майках.

Посмотришь назад вдоль ряда — торчат из-под парт босые ноги мальчишек, исцарапанные, пыльные, загорелые — вот смеху-то! — ужасно это странно: парты и босые ноги! Но нас еще маловато собралось, из Октябрьского поселка не пришли, из Матвеевского.

Наша учительница Анфиса Петровна рассказала нам о том, как началась война, сказала, что немцы напали неожиданно, потому что у нас с ними был договор не нападать друг на дружку, и что для нас эта война неожиданная.

Я слушала ее. То же и на митингах говорили, но вот здесь, в школе, за партой, мне вдруг вспомнились наши домашние чтения после ужина, когда все сидят за столом вокруг лампы с книгами и газетами.

Читая газеты, мама частенько вздыхала: «По самому краешку ходим! Кругом гремит…»

— Да-а, — отзывался папа, — Гитлер в союзничках — это как-то не очень уютно.

Я не любила переспрашивать и вообще задавать вопросы, когда можно было и так, по разговорам, догадаться, о чем думают взрослые. Иногда мне очень хотелось задать сто вопросов, но я стремилась следовать правилу индейцев Фенимора Купера: «Поменьше спрашивай — побольше знай». Этому правилу они учили своих детей, и оно казалось мне и мужественным и хитрым. Воин должен быть сдержанным.