От весны до осени, или Повесть про девочку

— Разве таким можно работать? — Вазых сделал движение, будто хотел отбросить серп, однако вместо этого бережно положил его рядом со мной. — Знаешь? У нас дома еще есть один, может, два. Завтра принесу острый. Этот не бери.

Прибыла подвода под визг и гам. Сколько шума, а нас всего девять человек вместе с четвертым классом.

С лошадью был дядя Камиль, главный конюх.

— Ого-го-го! Вот это урожай! — закричал он, заогогокал (не хуже нас мог он веселиться и шуметь). — Вот так работники! Я зна-ал! Недаром сам взялся съездить, обеденный перерыв не пожалел. Первый урожай везти — это ведь не шутки шутить, а?! — И он подмигнул веселым глазом нашей учительнице.

Эх, и хитрый вид у дяди Камиля, когда он подмигивает, эх, и лукавый! Он еще молодой, лицо у него всегда почти красное.

— Зимой на морозе, летом на жаре, вот и загораю, как на курорте, — отвечал дядя Камиль, когда его спросишь, почему он красный.

Или еще так говорил:

— Лошадки белых не уважают, им красных подавай.

Вместе с дядей Камилем мы быстро нагрузили телегу — получился довольно пухлый воз — и очень довольные зашагали рядом. Но скоро забежали вперед: сильно пылило от телеги.

А так было еще лучше: мы шли впереди, а сзади ехала наша зеленая работа.

— Ну, как, работнички, покормим скотинку? Корма будут? — покрикивал сзади дядя Камиль.

На другой день

Мы работали с Вазыхом. И хоть теперь серп у меня был острый да еще с красной рукояткой, угнаться за ним мне не удалось. Просто скорость у него была другая. Я тоже пыталась, как он, делать быстрые, резкие движения: схватить ветку — раз серпом, потом другую, не бросая еще первой. Так несколько веток, пока умещаются в руке, пока держит ладонь, и потом уж их сложить. Вазых и кладет пучок веток и распрямляется — все быстро, будто за ним погоня и каждая минута дорога. У меня получается суета, когда и я так стараюсь, и скоро — голова начинает идти кругом.

Но все-таки у меня в этот день было уже тринадцать вместо десяти веников. А дальше стало и совсем хорошо — по пятнадцати. Но так, как Вазых, я не научилась. Мне еще мешала моя «задумчивость». Над ней все папа подтрунивал.

— Знаешь, Дашутка, — говорил он, — бывают такие лошадки — едешь-едешь, вдруг встанет! Ну, подождешь: может, ей что надо? Нет, стоит себе просто так: задумалась! Надо ей напомнить: «Э-гей, милок! А ну, дорогой!», — вожжой пошевелить: мы, мол, ехать, а не думать собрались.

И наша Дашутка: пойдет за водой — пропала. За крапивой — не дождешься. Где она? Задумалась!

Вот я и с вениками все следила за собой, чтоб не «задумываться». И ловила сама себя: то замечаю, что не работаю, а тихонечко отдираю полоску лыка от свежесрезанной ветки и пытаюсь уловить, увидеть, как лопаются полные скользкого сока клетки, соединяющие лыко, кору с белой древесиной. От этого сока разрушенных мною клеток голенький белый прутик весь мокрый, чуть липкий. Если положить его на муравейник и немного подождать, через минутку всю палочку облепят муравьи. — Теперь эту всю шевелящуюся живую палочку надо взять и резко встряхнуть, чтоб осыпались муравьи, — и лесное угощение готово, кисленькая, вызывающая жадную слюну «конфетка» — лижите ее на здоровье, муравьиный сок полезен!

Конечно, во время работы я этого не делала. Но не могла удержаться, чтоб не раскрутить свернутый в трубку липовый лист, если такой попадался: очень уж мне хотелось застать, как из белых червячков, которые сидят там, в этой трубке, набитой паутиной, образуются личинки-куколки, а вдруг да уже и бабочка готова? Ни разу мне этого не удавалось, но я продолжала надеяться: а вдруг?

А сейчас веники, веники, веники! И норма, норма, норма!

«Ах, да потом, потом! — уговаривала я себя. — Потом личинки и бабочки».

Я чувствовала, что моя жизнь, которая до сих пор текла, как воздух, над полем и лесом без путей и дорог, а сразу по всем тропкам, бороздкам, стеблям, деревьям, проникая сразу везде, вдруг встала на жесткие рельсы, с которых невозможно сойти, пока не доедешь до станции: рельсы — это работа; станция — это норма. Это заветные пятнадцать веников. Только сойдя на этой станции, можно было снова рассыпаться, разбежаться в разные стороны — слушать тополя, рассматривать цветы, искать личинки, думать о нимфах. А пока резать веники, резать… «Кондуктор, отправляясь в путь, не режь билеты как-нибудь! Режьте билеты, режьте билеты, режьте осторожно. Перед вами, перед вами пассажир дорожный!» — звучал в голове ритм непонятной и привязчивой папиной присказки, он бормотал ее себе под нос, когда что-нибудь мастерил.