От весны до осени, или Повесть про девочку

Этого было достаточно, чтобы я смотрела на Зозулю, как на свою ожившую мечту. Донбасс — ведь это то самое, что мы с Шуркой хотели увидеть, устроить здесь у нас! Ради чего рылись в оврагах, ходили в экспедицию, мечтали найти полезные ископаемые. А там, в Донбассе, их полна земля. И Вера должна знать, как их ищут и добывают. Она жила такой жизнью — в большой школе, с пионерскими отрядами, с Дворцом пионеров, какая нам только снилась.

С поля мы шли с ней вместе, и я немного стеснялась Веру, стеснялась ее расспрашивать. Мне даже казалось, что невежливо ее спрашивать. Что, может, ей тяжело будет вспоминать здесь, у нас, ту прекрасную жизнь, которая была у них в Горловке. А Вера молчала! Она вообще-то разговаривала, но не про то! Не про то! Какие-то пустяки мы с ней обсуждали. Она говорила, что тетрадок нет, я ей обещала принести завтра. У меня прошлогодние еще остались. Она спрашивала, кого как зовут из девчат и кто где живет.

Но я думала, думала, пока шли, и придумала, как разговорить Веру.

— Завтра пойдешь со мной, я тебе покажу, где мы играем, ладно? — сказала я.

Она согласилась.

Я повела ее в «Артек» и в «Каменный овраг», показала дорогу «на Салотопку» мимо круглого куста, на меже, под которым мы хороним погибших птичек потом мы пошли и на большую поляну, где дерево, вывернутое бурей вместе с корнем, лежит, опираясь на сучья и растопыренные, как сучья, корни. Это дерево похоже на корабль.

По толстой ветке взбираешься на ствол, как по крутому трапу. И ствол под ногами пружинит, будто палуба на волне. Наверное, так. Точно не скажу, не была на море. И на этом дереве стоишь, держась за ветки, как за штурвал, а трава внизу под ветром, будто зеленые океанские валы…

Я все это показывала Вере, втайне надеясь, что она станет рассказывать, как было у них под Горловкой. Но она не рассказывала. У меня было до мучения сильное желание подумать хоть немного — на минутку! — ее головой, поглядеть ее глазами. Что она помнит, что знает?

Никогда раньше я не думала, что так может быть с людьми. Про тополя, про дом я думала так, а люди ведь могли все рассказать, если они что знали. Папа вот мой. Или бабуся. Она много видела. И рассказывала, какой был взрыв на пороховом заводе в Казани еще до революции. Или какие были барыни, которым она шила платья. Или как она первый раз в театр попала, в оперный, когда там ставили «Кармен», такую замечательную оперу!

«Золото, — говорила она, — и малиновый бархат; люстра драгоценная, дамы в шелках, все блестит. А когда ударила увертюра, я подпрыгнула и будто в рай попала».

Я знала по радио эту музыку — увертюру к опере «Кармен» — и очень хорошо видела бабушкиными глазами театр и понимала, почему она «подпрыгнула и будто в рай попала». И тогда я даже не задумывалась, что гляжу бабушкиными глазами.

Верка же — моя ровесница, может, на год старше, а я ничего не могу от нее добиться!

Вера ходит со мной по полянам, по оврагам, поглядывает на все рассеянным, веселым взором и ничего не рассказывает!

Когда я ей сказала, что дерево на Большой поляне похоже на корабль, она пожала плечами: «Дерево як дерево!» Конечно, подумала я горько, у них там, наверное, из мрамора дворцы пионеров, и настоящие корабли для игры в особых бассейна, и, может, даже самолет есть настоящий. И парашютная вышка… Поэтому она и смотрит так на все, как вежливая принцесса, — вдруг попала из дворца в хижину, но не хочет обидеть бедняков и молчит. Когда, наконец, уже устав и отчаявшись, я привела ее в Каменный овраг и мы уселись, чтоб отдохнуть и поиграть в камешки, я ее все-таки спросила: «А вы там у себя, вы как играли?» (Потом я удивлялась: чего бы мне сразу не опросить?) — Вера легко и охотно откликнулась:

— Ой, по-всякому! В «горелки» (хорелки), в лапту! В «горелки» лучше всего! Знаешь, «Го-ри-гори ясно, чтобы не погасло!» (Хори-хори…)

— Да мы тоже так играли! — сказала я с досадой. Опять не то!

— Ну, у вас (она говорит «в вас») хлопчики таки маленьки! У нас хлопцы были гарны (харны)! Хорошие, большие!

— А у нас мальчишки и не играют в горелки. Только мы!

— Та я ж и говорю (ховорю), что в вас зов-сим мальцы, а не хлопцы. — И захохотала, как-то обидно, словно свысока, словно что-то она знает, чего я не знаю. И я покраснела от непонятного мне самой стыда или от обиды, может, за наших мальчишек?

Я смотрела на белую, раздутую от смеха Веркину шею, и мне было неприятно, что она у нее, как у взрослой женщины, полноватая, а не тонкая, как у всех моих девчонок.

— Еще вырастут! — сказала я ей обиженно про наших мальчишек. — Хлопцы, хлопцы, — передразнила я ее. — Ты лучше скажи, как там было у вас, про шахты расскажи, про каменный уголь.

— А що про уголь (ухоль)?

— Ну вот как его находят? Ну, вот степь, пока еще шахт нет, как узнают, что под землей уголь? Не будешь ведь всю степь копать?

— Ха! — сказала Вера. — Дывытесь на нее! Вже давно: где уголь, там шахты. Чого его искать? Его добывают, выдают на-гора (на-хора).