От воровства к анархизму

Ему представлялся міръ, населенный братской семьей, единодушной и сердечной, проникнутой однимъ чувствомъ, радостнымъ, нѣжнымъ и теплымъ, какъ объятія матери. И въ центрѣ этой семьи — онъ, доселѣ бездомный, не знающій ласки и любви, не слышавшій отъ людей ни одного добраго слова.

— Вонъ они какъ хорошо между собой живутъ! — доносилось ко мнѣ снизу изъ подъ пола. — И о себѣ никогда не думаютъ, все о другихъ… А все же лучше насъ живутъ… Всѣ ихъ уважаютъ.

— И есть за что, — послѣ минуты молчанія продолжаетъ голосъ изъ подполья.

И въ этомъ голосѣ слышится что то вмѣстѣ и нудное, тоскливое, и радостное, бодрящее, подающее надежду въ будущемъ.

Очевидно обладателю этого голоса одновременно рисовались двѣ картины. Въ одной онъ самъ, прожившій все свое дѣтство и отрочество въ безобразной, безрадостной борьбѣ за собственное существованіе, всюду гонимый, всюду презираемый, какъ волкъ хватающій первый попавшійся кусокъ и уносящій въ свою нору, подальше отъ глазъ людей, — въ другой они, къ которымъ теперь рвется его душа и за которыми онъ видитъ жизнь, полную подвиговъ и благородной самоотверженности, въ тѣсномъ кругу съ отважными и великодушными товарищами.

Первая картина наводитъ на него тоску о прошломъ, а вторая подаетъ надежду на свѣтлое будущее.

— Эхъ, и поработаю же я! — вырывается дальше въ щель около трубы восхищенный голосъ. Меня, вѣдь, не запугаешь! Видѣлъ я всякія страсти то (страхи!) Всего было… Привыкъ ко всему. Ночь простоять ежели на стремѣ, это намъ ничего не значитъ.

Сожалѣніе о прошломъ его уже не томитъ; онъ даже забылъ это прошлое и всецѣло витаетъ въ новомъ будущемъ и примѣриваетъ себя къ этому будущему.

Для него теперь важнѣе всего вопросъ: что онъ можетъ вложить въ это будущее? На что онъ способенъ?

И вотъ предъ нимъ всплываютъ его плюсы.

— Меня не запугаешь!

Закаленъ во всемъ и всякія страхи видѣлъ, испыталъ и вынесъ.

Улица и воровское ремесло, кромѣ того, выработали въ немъ терпѣніе и выносливость.

— Ночь на улицѣ простоять, это для насъ ничего не стоитъ!

И это пригодится, «ежели на стремѣ», или еще для какой надобности.

— Тоже не изъ послѣднихъ будемъ. Всякое дѣло оборудовать можемъ, только глазомъ мигни.

Мечта его увлекаетъ уже въ область гражданскаго соревнованія; ему уже представляется какъ онъ блестяще будетъ выполнять возложенныя на него порученія и окажется не изъ послѣднихъ. Вѣдь за нимъ техника борьбы съ полиціей, выработанная и усвоенная съ дѣтства, чуть не съ пеленокъ.

— Къ примѣру, ежели полицейскаго или «шпика» услѣдить, такъ это мы въ лучшемъ видѣ можемъ. Отъ насъ не увернется…

— Какъ это полицейскаго услѣдить? Зачѣмъ? — перебиваю я.

— А такъ, — онъ за нами слѣдитъ, а мы за нимъ. Это ежели «дѣло» хорошее было, такъ они нюхать начинаютъ… А мы за нимъ слѣдомъ: куда онъ, туда и мы… На это дѣло больше насъ мальчишекъ посылаютъ, которые посмышленѣе… Не любятъ они это, страсть!

— Кто они — полицейскіе?

— И полицейскіе и «шпики», это все единственно. Какъ замѣтитъ, такъ позеленѣетъ весь. Разъ меня Алешка Треухій послалъ «стремить» за сыщикомъ, — вотъ была потѣха! Онъ бѣгаетъ, нюхаетъ, а я за нимъ, все за нимъ, — мнѣ тогда не больше одиннадцати было, ростомъ я маленькій былъ: это я тутъ ужъ въ тюрьмѣ поднялся, вытянулся… Вы видите меня на прогулкѣ?

— Нѣтъ не видѣлъ.

— А вы поглядите, по крайности, увидите, каковъ таковъ я есть… Я васъ въ первый же день смотрѣлъ. По голосу я думалъ, что вы молодой, а вы — сѣдой, да старый, да большу-ущій.

— А я васъ не видѣлъ, а тоже знаю каковъ вы.

— Какъ это? А ну, скажите!

— Вы тоненькій, худой, блѣдный, волоса у васъ бѣлокурые, тонкіе, мягкіе, глаза голубые…

— А вѣдь и вправду такъ! — перебилъ онъ мое описаніе. — Какъ это вы все отгадали?

— Такъ, по голосу… И еще потому, что вы все мечтаете. И мечты у васъ такія… нѣжныя, мягкія, какъ… ваши волосы…

— Ахъ… ты! Вотъ такъ штука! Не видитъ человѣка, а знаетъ какой онъ… А, можетъ быть, вы видѣли меня?

— Нѣтъ, не видѣлъ. Вѣдь вы мнѣ не говорили, когда васъ на прогулку водятъ.

— Да, въ разное время все водятъ… А вы вотъ что: какъ услышите, что я «вставай поднимайся»… запѣлъ, — ну, значитъ меня на прогулку повели. Тогда и смотрите! Будете смотрѣть?

Ему, очевидно, очень хотѣлось, чтобы я «посмотрѣлъ его». Въ тюрьмѣ и это доставляетъ утѣшеніе. Ходитъ человѣкъ и утѣшается тѣмъ, что на него смотрятъ, имъ интересуются; онъ уже до нѣкоторой степени не одинъ.

— Непремѣнно буду смотрѣть, — обѣщалъ я.

— Я въ казенной шубѣ буду. Видѣли — висятъ тамъ внизу, въ корридорѣ?

— Видѣлъ, видѣлъ. Но я и такъ узнаю васъ.

— Да, правда. Ахъ, ты!.. Вотъ диво-то!

— Вы лучше разскажите, какъ вы за сыщикомъ слѣдили?