Отава

По давнишнему Анюта знала: с утра муж на похмелье сердитый, а то вину за собой признает и будет из кожи лезть, чтобы загладить ее. Так повелось еще при той жизни, до войны — мирной, спокойной и понятной. Тогда было ей лестно, радовало, хотя виду не показывала. Знала, и сейчас ее ждет то же. А былого чувства не испытывала. Каждодневная пьянка и бабья болтовня, какую она невольно выслушивает от соседок, не трогали ее. Не то чтобы не трогали, но с этим она могла бороться—' скандалить, устраивать слежку под чужими окнами, наконец, пустить в ход кочергу, что она на днях с успехом применяла. Доля ее женская в собственных руках. На душе камень потяжелее. Ничто в сравнении с ним все мужнины шашни, бабьи пересуды и своя обида.

Примирение Леньки с отцом, чему так обрадовалась было, оказалось ложным и временным. Та трещина между ними теперь разошлась в пропасть. И нет дна в той пропасти. Сверху только заросла она бурьяном. А ступи в бурьян — не поминай лихом.

Затаился муж, что-то выжидает; горячечный блеск в глазах выдает его. От Никиты, бывало, слова путного не добьешься. А теперь и вовсе. Избегался, измотался в седле, пьянстве…. Злой, как цепной кобель. Не в пример отцовым, его глаза откровеннее: так и стерегут каждое движение брата…

А у Леньки своя жизнь, скрытая, невидимая для постороннего глаза, как подземный родник. Заметно изменился он после смерти дружка своего красноголового, Федьки Долгова, посуровел и будто вырос. Где-то бывает по ночам — до света иногда пустует его постель под навесом. С кем водится, что делает? Глаз не видит, зато сердце подсказывает матери — у самого края пропасти той ходит сын. Подозрительна и поездка его к тетке в хутор перед взрывом в лесопитомнике. Ездить-то он ездил. Но куда? Мог побывать и у тетки. Для отвода глаз, на случай. Частые встречи с Галкой Ивиной тоже неспроста; еще в школе они вместе пропадали вечерами на комсомольских собраниях да на разных сборах.

Чует Анюта: недоброе сгущается над головой сына. Как отвести эту черную силу от него? За младшим — правда. Это она знала твердо. Знала и то: что бы ни случилось, ее место рядом с ним.

Не вынес Илья долгого молчания жены. Оглядывая ее с ног до головы, сердито заспрошал:

— Знаешь, чия ты жинка теперь, а? Нема одеть что? В страму вгоняешь?

Анюта покачала головой:

— Уж ты вогнал, так вогнал. Некуда дальше. На улицу выйти стыдно. Соседи хоронются, как от скаженной.

Илья, усмехаясь, привалился на спинку стула.

— Тебе детей крестить с ними, соседями?

В душе он не рад уже был, что затеял этот «подготовительный» разговор. Потер ладонью лоб, приступил без обиняков:

— Начинай укладаться тут… На днях подводы подгоню. Как барыня жить будешь. Хоромы! Шесть комнат, двор, конюшни. А сад? Макарку в другой думаю пустить домишко, что во дворе. Нехай хоть перед смертью поживет как люди.

Намеки о переезде в «хоромы» Илья делал и раньше, но Анюта значения им не придавала, сболтнет спьяну да забудет. Стояла в дверях горницы как на иголках. С вечера пропал Ленька. Всю ночь не сомкнула глаз. Все ждала, вернется. И постель постлала под навесом. До сих пор так и нет. Потому в кухню и спать перешла. Надо как-то скрыть, отвести-Спросила смиренно:

— А этот… кинем?

— Зачем же? — Илья удивился. — Никишка останется. А то и Ленька… Будет ему кочки сбивать по улицам. Пора и за ум браться. Женим…

У Анюты холодом взялось сердце. Вот спросит о нем, вот спросит… И вдруг нашла выход.

— Вот что… — подступила к столу. — Живи там… у хоромах своих, кобелина бездомный. И сюда больше не таскайся, слыхал?! Чтобы духу твоего вонючего не было! Вон бог, а вот порог.

Илья опешил:

— Тю, рехнулась баба…

Это было открытие для Анюты. Семейная ругань, с которой она начинала иногда утро, неожиданно обрела особый смысл. Отвлечет, отнимет у мужа время — меньше будет знать, где бывает и чем занимается сын. Самое удобное и верное оружие, каким она может помочь сыну. А запалов для такого шума хватает с лихвой. Невелик грех, если и самой что взбредет в голову. Нынче, например, не было ясной причины для скандала, сводку утреннюю не успела получить, да и явился, считай, вовремя — в полночь.

Под горячую руку влетело и Макару. Он вошел еще до громких слов и переминался у порога, оценивая обстановку. Почел выгодным для своей персоны поддержать сторону прямого начальства.

— Ты что это, сеструшка, разойшлась, а? Анюта накинулась и на него:

— А-а… прихвостень. Партизанскую книжку имеешь! Власть советскую завоевывал, кровушку свою не жалел. А теперь?! За самогонку продался. Бесстыжие твои глаза… У-у!

И ушла, хлопнув дверью, аж посуда зазвенела в шкафу.

Илья смущенно чесал затылок:

— Осатанела баба.

— Истинно осатанела, — поддержал Макар.

Мял он в руке папаху, косо поглядывая на бутылку, не решался подойти к столу.

— Я, братушка…

— Пора обвыкать, пан Макар.

— Господин гильс… гильх… полицай.