Отава

— Русак пошел, вишь? Крестник нашего Никишки, В Кравцах заарканили.

— На него Сенька Чубарь донос тогда привозил? — спросил Ленька.

Макар все до тонкости передал, что произошло тогда в Кравцах между дружками — Сенькой и Никишкой. Леньку озадачило, даже не поверил сперва.

— Ей-богу, — побожился дядька. — На глазах же… Ведь оно и меня в ту пору черти таскали. И сдается, тут твой батька маху дал, что выпустил его… Ты только помалкуй дома, слышишь?

Нынче утром «крестник» выходил от Ивиных. В калитке видал Ленька и радостное лицо самой Галки. Это его удивило еще больше: Галка и здоровается далеко не с каждым. Что-то есть! Вспомнил, кстати, и дядькино вчерашнее сомнение. А когда через час он бежал к Ивиным с новостью, что тетке Агафье разрешили все-таки перенести труп Федьки с бугра на кладбище, почему-то ждал: Галка хоть словом коснется визита полицая за номером семь, «крестника». И бах — Сенька! Вот он, узелок, затянулся.

Ехал Ленька в Кравцы с уверенностью, что тут он узелок развяжет.

Пришел Сенька с бригады, а дома гости. Встал на пороге, перевешивая с руки на руку пиджак, не решался войти в чулан.

— Ты до нас?

Ленька сидел на корточках, дул в печь; мать возилась у стола.

— А что, нельзя?

Вспыхнул бурьян. Бровастое, смуглое лицо Леньки от огня стало красным, четче обозначился темный пушок на верхней губе. На Сеньку глядел улыбчиво, выжидающе.

— Ну, вот тебе, — стушевался еще больше Сенька, раздумывая, подать руку или не подать. Двинул носом. По запаху в чулане определил, что мать варила вареники. Повеселевший, кинул пиджак на лавку, протянул руку первый, уже досадуя на свое замешательство. — Вырос ты за лето, вон какой.

По пути от стола к печке Чубариха толкнула сына под локоть, приказала:

— Умывайся, да вечерять сядем, пока видно. И в потемках наговоритесь.

Умывался Сенька возле колодца в кадушке. Плескал пригоршнями потеплевшую за день воду, а из головы не выходило, что могло привести Леньку к ним. Явился неспроста. И послали его не брат и не отец — с такой улыбкой и взглядом черных дел не вершат. Опыт у Сеньки — хоть и малый, но поучительный. Вспомнил: они крепкие дружки с Федькой Долговым. (О случившемся в станице весь хутор уже знал.)

За ужином выспрашивал Сенька о гибели Долгова. По тому, как подробно и сочувственно отвечал Ленька, утвердился в мысли, что и сам он не в стороне от тех событий. Говорили и о Мишке Беркутове.

— За какие такие заслуги помиловали его? — строго опросила Чубариха.

— Заслуги, заслуги, — обозлился вдруг Сенька. — Разобраться еще нужно!

Косо глянул на мать. Желая скрыть свое внезапное раздражение, стал усердно дуть на вареник. Его-то, Сеньку, за какие заслуги отпустил Качура? «Тут — свой… А там — немцы. Черт его знает…» — погодя начал сомневаться.

Хозяин повел гостя на улицу. Уже стемнело. Сенька курил, ждал: вот-вот Ленька откроет нужду, какая привела его к ним в Кравцы. Но тот, как назло, расспрашивал о пустяках: чем занимаются сейчас парни в хуторе; интересовался и девчатами, как заправский парубок. Рассказал и о своей встрече с Гнидой.

— Сволочь он, видать, у вас.

— Все они одинаковы, полицаи…

Спохватился Сенька и добавил:

— Должность такая.

Где-то послышался девичий смех. Шли на него.

— Постой. — Ленька присел, вглядываясь в темноту. — Чей это дом?

— Да унтера самого…

— Гниды? То-то, вижу, тополя. Вон и свет в кухне. Пойдем.

Схватил упиравшегося Сеньку за руку и потащил во двор. На лай собаки двери кухоньки открыл сам Панька. Увидал Леньку и как будто смутился. Пнем торчал в дверях, загораживал вход. Попёр Ленька напролом.

— Зашли вот, — сказал он, оглядываясь.

На столе валялись оттертые части винтовочного затвора. В тарелке блестело постное масло, в нем мокла тряпочка.

— Чего? Разобрал, а сложить не можешь? — Ленька щелкнул языком. — Давай-ка сюда.

Не успел полицай повернуться, собирая табуретки, а Ленька, прицеливаясь в огонек лампы, уже клацал затвором.

— А еще полицейский. Ай-я-я-я-я… Ну, а если стрелять?

— Да в кого тут стрельнешь…

Панька, виновато ухмыляясь, чесал в затылке.

— Улица вон… Тоже непорядок.

Не понимал Панька, шутит пан Качура или всерьез.

Было такое: и в улицу стрелял. Так, поверх голов. Для острастки. «Сенька наклепал, морда…» — подумал зло.

Подал Ленька растерявшемуся полицаю винтовку, кивнул на пустой стол:

— Чего же?.. Приглашал.

Кинулся к шкафу Панька, переглядел на свет с полдюжины бутылок. В одной нашел на донышке.

— Эхма, по глотку чи наберется.

— Ну вот. — Ленька скривился недовольно. — Что же братухе рассказывать стану? Спросит, поди… Как, мол, там Гнида?

Вел себя Ленька нагло. Сперва Сенька неловко усмехался, удивленный до крайности такой резкой переменой в нем. Готов был даже принять за правду. Но Ленька наступил ему на носок сапога: помалкивай знай.

— Я зараз… Посидите. — Панька забегал в поисках, чего бы надеть на голову.

Ленька остановил его: