Отблески солнца на остром клинке

— Не боишься, что он, выращенный благочестивым старцем вдали от людей — считай, что за пазухой самого Первовечного, — подрастеряет все свои убеждения, столкнувшись с тем, чего в этом мире с избытком и что не соотносится со Светлым заветом? Не слишком ли легко размять его, неопытного, словно глину, и вылепить своё?

Верд покачал головой:

— Мне так не показалось. Знаешь, я видел разных амарганов. И Найрим походит на двух из них, которых я знал лучше остальных: на Каннама и Римара. Обоих с детства роднила сила аруха — и твёрдость в своих убеждениях, граничащая с каким-то неведомым остальным знанием, будто сам Первовечный что-то шептал им на ухо. Вот только Каннам избрал слушать не его — и в том их главная непохожесть.

Тшера молчала, не желая перебивать.

— Найрим такой ошибки не совершит. Я не могу объяснить, но чувствую это в его арухе. Стремление. Твёрдость. Чистоту — но не по наивности, а избираемую осознанно. Он выберет верный путь. Уже выбрал, — закончил Верд. — Да утвердит его Первовечный в благих намерениях.

«Если только сангир не собьёт его с избранной дороги».

— Надеюсь, это действительно так, а не кажется потому, что мы оба хотим в это верить.

На губах Верда мелькнула призрачная улыбка.

— Я коснулся его аруха, Тшера. Он так же силён, как арух Каннама, но похож на арух Римара.

— А Вегдаша тоже чувствуешь?

— Для этого нужна совместная молитва, но он уже связан кровавыми ритуалами, его арух пересёк грань и неощутим для простых амарганов.

Тшера долго молчала, глядя на Верда, но думая о чём-то своём.

— А аруха, заключённого в Йамаране, можешь коснуться?

Верд неопределённо качнул головой.

— Не пробовал молиться с Йамараном в руках.

Тшера вытащила из ножен Ньеда, протянула рукоятью к Верду.

— Сможешь рассказать, каким он был… человеком?

Верд посмотрел с сомнением, но клинок взял и опустился на пол, на колени, положил на Йамаран обе ладони и закрыл глаза. Тшера села на кровати, подобравшись поближе. Её взгляд скользил по его сосредоточенному лицу, по обнажённому, исчерченному кривыми шрамами торсу, по сильным рукам и лунным отблескам, пляшущим на остром клинке под его пальцами.

«Все мы словно клинки Первовечного, отражающие отблески его света… Или не отражающие — смотря какую дорогу изберём».

Кажется, она уж забыла свой вопрос. Кажется, она задала его лишь для того, чтобы получить возможность смотреть на Верда чуть дольше, не задумываясь о том, что он мог бы прочесть в её глазах.

«Словно и он рассыплется песком и утечёт сквозь мои пальцы. Рассыплется и утечёт…»

Следующую седмицу она его почти не видела: только за обедом, и то недолго. Всё время с раннего утра до поздней ночи, от предрассветной молитвы до молитвы перед сном, Верд проводил с будущим церосом. Тшере казалось, что мальчик, так неожиданно получивший практически брастеонское расписание, долго в этом темпе не протянет, но за обедом на каждый следующий день Найрим выглядел всё лучше. И дело даже не в том, что он стал румяней. Пропала какая-то угрюмая нелюдимость, диковатость, очень заметная в нём при первом их знакомстве. Это не могло не радовать, но самой Тшере отчего-то становилось всё тоскливее.

Она блуждала по башне, в одиночестве гуляла по берегу и курила больше обычного. Иногда издалека видела Тарагата, который спешил уйти с глаз долой и даже к общему обеду спускаться перестал. Действительно боялся её, или дело в ином?

Тшера прислушивалась к себе каждый раз, как замечала в полумраке башенных коридоров высверк золота его расшитого кафтана. И слышала, как внутри неё ворочались тяжёлые камни глухой злости, как шипело желание поймать Тарагата за его косицу, а лучше — за горло, и заглянуть в его бесстыжие, подведённые чёрным глаза.

«Бесстыжие ли?»

Она могла представить, что в них увидит, могла навоображать нужного, чтобы при случае просто убить его, не тратя время на раздумья и не сожалея потом; но узнать, что же там на самом деле, на дне его тёмных, отсверкивающих золотом глаз, казалось необходимым. Узнать — и уже потом решить, что с ним делать. На сей раз правды хотелось больше, чем мести, понять казалось важнее, чем поквитаться. Странное, новое ощущение. И поговорить бы об этом с Вердом, да он всегда занят с Найримом…

…И Тшера вновь набивала трубку очередной порцией тэмеки.

— Ты хорошо на него влияешь, — обронил однажды Вегдаш, задержав Верда за обедом, когда Найрим уже ушёл. — Я провёл с этим мальчиком два года и обращался с ним добросердечно, но он всё дичится меня: взгляд прячет, слова лишнего не скажет. А с тобой вон какой бойкий, хоть ты и строг — я наблюдал за вашей утренней тренировкой. Нагружаешь его безжалостно! Но он делает успехи. Надеюсь, у меня нет причин волноваться из-за вашей… хм… дружбы? Ты ведь не пытаешься занять моё место?

Но ответила ему Тшера, и тон её был недружелюбен:

— Может, стоит поволноваться из-за собственного неумения найти подход к ребёнку? Или из-за запятнанного кровавыми ритуалами аруха, который, возможно, мешает ему почувствовать в тебе это твоё… кхм… добросердечие? А Верд и на своём месте хорош.