Отблески солнца на остром клинке

Тшера походя им кивнула, быстрым шагом пересекая зал; запоздало сообразила, что в адрес теперь уже цероса это выглядит панибратски, и резко затормозила, проехавшись подошвами по зеркально выглаженным и скользким от крови плитам. Но Найрим понимающе ей улыбнулся и махнул рукой, отсылая. Этот жест вышел у него по-взрослому властным и весомым, но отнюдь не высокомерным или снисходительным. Присутствующие Вассалы — все мужи бывалые и возрастные — смотрели на него поверх своих чёрных масок с трепетной, граничащей с восторгом надеждой — так смотрит отец, впервые взявший на руки своего первенца.

«Остались же и среди Вассалов те, в которых даже Астервейг не извёл всё доброе, вложенное Первовечным. А значит, Найриму есть с кого начинать и есть на кого опереться… Вот только о сангире придётся позаботиться».

Она пересекла бесконечный зал, распахнула двери, вынырнув из белых, освещённых многими светильниками стен в темноту коридора, и остановилась, приглядываясь в окружившем её полумраке. Его светлую косу она заметила почти сразу — и та почти сразу взметнулась, очерчивая кончиком полукруг: Верд, сливающийся с темнотой чёрным кожаным доспехом, развернулся к ней лицом. Только сейчас Тшера со всей ясностью осознала: этой ночью могло случиться всё что угодно, они могли больше не увидеться. Она понимала это и прежде, но не чувствовала так остро, как сейчас, иначе это отнимало бы часть сил и самоконтроля, и она не успела бы выхватить клинки раньше Астервейга, не остановилась бы, когда Хольт положил ей ладонь на плечо. Прав был церос, запретивший Вассалам привязанности: добром такое не кончится. Всё это пронеслось в её голове в один миг, единым слипшимся, насмерть перепутанным комом. А следом, на выдохе облегчения:

«Слава Первовечному, ты жив!»

— Слава Первовечному, ты цела! — Верд шагнул ближе, взяв её за плечи.

«И все те молитвы, что я вплёл в твою косу, услышаны».

— Что? — переспросила Тшера.

— Слава Первовечному, ты цела, — повторил он.

— Нет, после. Что ты сказал после?

— Я сказал только это.

Тшера недоверчиво изогнула бровь.

— Кхм… — Из темноты коридора неслышно вступил Тарагат. — Не хочу вмешиваться, но до рассвета осталось недолго. А вам ещё нужно переодеться.

Об их нарядах позаботились на славу: плащ-мантия Тшеры походила на вассальскую, но выглядела гораздо богаче из-за дорогого материала, золотого шитья и золотых же пряжек. Верда ждал лёгкий доспех из чёрной кожи, вышитой серебром по краю, с серебряными же пряжками.

— Мастер всё театрально обставить! — пробурчала себе под нос Тшера, застёгивая миллион своих золотых пряжечек.

— Зря ты так, — отозвался Тарагат, спиной к ним с учтивым вниманием изучающий каменную стену в ожидании, пока они переоденутся. — Мы позаботились не только о завтрашнем дне, но и о дальнейших. С приходом Найрима начнутся новые времена с новыми законами и новым Вассальством. Одежда не слишком отличается от прежней, но всё же она другая.

— Чем же для дальнейших дней плоха привычная?

— Тем, что простому народу прежние плащ-мантии напоминают о вассальском произволе в последние годы. Некоторые вещи лучше начинать с чистого листа.

* * *

На рассвете, едва зарозовел горизонт, цитадель покинули все двенадцать хисаретских гонцов, отправившись в двенадцать самых крупных городов Гриалии. Каждый вёз с собою по запечатанному оттиском церосова перстня свитку с важнейшим сообщением, которое будет зачитано на городских площадях.

Когда ворота Хисарета выпустили последнего гонца, город сотряс гулкий низкий удар, вибрацией ввинтившийся в стены каждого дома, в каждый столб и каждый камень мостовой: большой колокол созывал народ на главную площадь. Чем чаще удары — тем скорее прозвучат новости. Пока, ранним прохладным утром, колокол бил лениво и медленно — между ударами можно было неспешно досчитать до сотни, а значит, раньше полудня на площади делать нечего. Однако городским зевакам и сплетникам — тем, кто хочет занять места поближе к помосту, чтобы видеть и слышать всё лучше тех, кого толпа оттеснит за край площади, следует поспешить.

Найрим и Вегдаш тоже переоблачились в новые одеяния. Для цероса сангир выбрал не чёрно-красное сочетание, какое носил Астервейг, а чёрно-белое с золотыми швами. Красивое — глаз не отвести, и в то же время сдержанное, без лишней роскоши. В этих одеждах Найрим выглядел старше и походил на своего отца ещё больше, словно это прежнего Найрима омолодили. Вот только глаза его, в отличие от глаз отца, таивших глубоко запрятанную печаль, сверкали решительным холодным огнём.

«Осторожнее, сангир, ты слишком уверен в своём плане и слишком недооцениваешь тех, кем рассчитываешь попользоваться!»