Отблески солнца на остром клинке

Тшера не ответила, как будто и не слышала вовсе, сидела на высоком табурете не шевелясь, облокотившись одной рукой о стойку, и смотрела на наёмника сквозь полуопущенные ресницы. С виду грозен — широкоплеч, коренаст, бородат, виски бриты на манер скетхов, но вместо татуировок — шрамы, а вместо косицы — богатый тёмно-русый хвост. В одном ухе серьга колечком, от другого когда-то давно и неровно то ли оторван, то ли откушен край, брови смурные, нос кривой — перебит минимум дважды, а сейчас, после удара Тшеры, ещё и припух. Но если вглядеться — лицо доброе, простое, а взгляд светлый, солнечный какой-то.

— А почему ж не достала-то? — спросил он, искоса поглядывая на Тшеру. — Перья-то? Я ж заслужил.

«Не по чину тебе мои перья».

Тшера молчала, но наёмник выжидательно на неё поглядывал и холода вассальского взгляда не пугался.

— Ты ж ничего не сделал, зачем Йамараны пачкать, — пожала она одним плечом.

— Ну, если б от тебя не огрёб, то… — усмехнулся наёмник и виновато развёл руками.

— Да не похож ты на насильника. Всё хмель, брага тут паршивая, вот и ударила тебе в голову, мозги набекрень свернула. А я её выбила. И Йамараны здесь ни к чему.

— Да уж, — хрюкнул разбитым носом наёмник, — ещё как выбила! Хорошо дерёшься. Эх, девка меня голой рукой уделала, вот срам себе устроил на четвёртом десятке, вояка!

— Хорошо драться с тем, кто сопротивляться не в состоянии, — покривилась Тшера. — Возьми. — Она протянула ему свежий платок вместо уже промокшего от крови.

— Неужто и зла не держишь?

«На тебя, дурака?»

— Держала б — здесь бы не сидела.

«Да и ты бы не сидел».

Наёмник помолчал, о чём-то размышляя.

— Меня Вирита́ем звать. А тебя как?

— Можешь называть Эр.

— Мужское ж имя-то, — удивился Виритай.

— Зато сказать будет нестыдно, если спросят, кто тебе морду разбил, — уголком губ улыбнулась Тшера.

Виритай негромко рассмеялся, одобрительно покачал головой: и то верно.

— Выпить хочешь? — спросил он.

— Я не пью.

— Совсем?

— Да.

Виритай состроил удивлённую мину.

— Нельзя вам, что ли?

— Можно. Просто я знаю, что такое мозги, свёрнутые набекрень паршивой брагой.

Виритай понимающе усмехнулся.

— И хорошо, когда к этим мозгам в придачу всего лишь руки, хватающие девок за мягкости, а не два пера-Йамарана, — закончила она.

— Зарубила, что ль, кого? — полушёпотом охнул Виритай.

— Голову без вины отсекла. — Губы Тшеры чуть задрожали, и чтобы скрыть это, она усмехнулась. — Попался под горячую руку. Под пьяную горячую руку. За такое при нынешнем церосе Вассалов вешают.

— А ты… как же?

— Ушла как?

Виритай кивнул.

— Нагур выручил. «Ну, потерял парень голову из-за девки, ну, случается». — Она горько ухмыльнулась, перевела взгляд с сочувственного лица Виритая в сторону. — Я в тот день прошла итоговые испытания и напилась. Крепко напилась, впервые в жизни.

— Праздновала? — понимающе уточнил Виритай.

— Если бы. Знаешь, как перед главной вассальской клятвой учеников испытывают? Выпускают на каждого стаю взъярённых гиелаков. У них — клыки, когти, слюни эти липучие, а ещё быстрота и прыгучесть. У тебя — ты сам и два Йамарана. Если не справляешься, бой останавливают. Начисленные баллы решают, принесёшь ты вассальскую присягу или нет. — Тшера вздохнула. — Мой… Кхм. Наставник Астервейг отравил меня перед самым боем — я дралась слепой.

Она бросила взгляд на Виритая, но по его лицу стало невозможно что-то прочесть — оно окаменело.

— Он поспорил с нагуром, что я справлюсь даже так, ослепшей. А я не справлялась. Меня почти разорвали. Я, хоть и обучена в Чёрном Братстве, но всего лишь из жил, костей и крови, и слепая против дюжины гиелаков — как бескрылая ворона против десятка котов. Но бой так и не остановили — Астервейг не хотел проспорить.

— Как же… Как же ты спаслась?

— Даже победила. Не знаю, как. Йамараны выручили. — Тшера криво усмехнулась. — А после Астервейг как ни в чём не бывало ждал меня ночью в своей койке. Я была его метрессой. — Она скривилась, будто на язык попала невыносимая кислятина. — Не дождался. Я пошла в трактир. И напилась…

Живыми на окаменевшем лице Виритая сейчас выглядели только глаза, налившиеся ледяной яростью.

— Заставлял? — хрипло переспросил наёмник.

— О нет, такие, как Астервейг, не заставляют. Такие, как Астервейг, берут не силой, а коварными уловками и авторитетом. Силе-то отпор дать проще.

Виритай скомкал окровавленный платок и сжал его так, что костяшки побелели, долго молчал, глядя то ли на Тшеру, то ли сквозь неё, она на него не смотрела.

«Вот только жалеть меня не смей».

Потом вздохнул — очень глубоко, словно утишая, выветривая вскипевшую в нём ярость, и бросил скомканный платок на стойку, достал из поясной сумки вышитый чехол, разложил перед собой курительную трубку с длинным мундштуком и прилагающиеся к ней причиндалы. Набив её листом тэмеки, раскурил и протянул Тшере.

— Это мозги не свернёт, как брага, наоборот — прочистит. Я при тебе набивал и сам раскуривал, не отравлю.