Отбой!

Душа зудит, как небритое лицо.

Кто знает, не бросится ли на нас из темноты вражеский отряд… А добровольцы тем временем бесстрашно осаждают публичные дома, как гуситы крепость Раби.

Неведомо, кто за нами, кто перед нами, кто справа, кто слева, — кругом только мрак.

У офицеров даже нет карты местности, они взяли у Эмана схему железных дорог Венгрии, которую он содрал с доски на тренчинском вокзале.

Идет снег. Чарующее новолуние в Белых Карпатах, манящий шум города.

Голова моя трещит от усталости, кажется, что на меня возложена забота о всех нас. Как не тверда моя вера, как мало доверия к будущему! Это надо преодолеть!

Идет снег.

До чего гнетуще это постоянное беспокойство! Все кругом словно рушится, ни на кого нельзя положиться. Даже на собственную веру. Столько опасений и надежд переплелось в душе, я хожу как в лихорадке. Вспоминаются слова Губачека о богачах, которые и сейчас жаждут всесильной власти.

Великие события творятся в мире, а мы валяемся на соломе, истоптанной солдатскими сапогами, почти превратившейся в труху. Мы спим не раздеваясь. Бездомные собаки, чьи хозяева бежали от нас, кладут свои мокрые морды нам на ноги. Бездомные собаки! Эмануэль приваживал их со всего города, они привязались к нам и не отходят ни на шаг, когда мы стоим в карауле, вглядываясь во тьму. Воет метель. Не спят ли наши часовые? Или, оставив винтовки у ворот, они забежали «на минутку погреться» в трактир?

В батальоне у нас сплошная расхлябанность, бестолковщина, дисциплина совсем расшатана, словно она зиждилась лишь на пустых словах. Мы яростно сопротивляемся этому разложению, не столько из убежденности, сколько из упрямства и чувства чести.

Я смотрю во тьму, непроницаемую, как черное сукно. Где ты, родной дом, почему мы даже не вспоминаем о тебе? Мыслями мы там, впереди, в этом мраке, широко раскрыв глаза, мы стараемся проникнуть сквозь него.

С отвращением вспоминаю о том, что сегодня ночью ребята из нашего батальона несли полные ведерки кофе из батальонной кухни в кабачок. Двое добровольцев, шутки ради, взяв винтовки наперевес, «конвоировали» этот кофе. Мол, в кабачке, с приятным дамским обществом не хватило черного кофе, слишком много там набралось военных гостей.

Кто же прав, мы или эти наши товарищи? Они рады, что мы уже в Словакии, что нет боев и не гибнут люди и что, хотя бы среди солдат, царит демократический дух. Они веселятся, не думая о том, что надо быть начеку. Им хочется пользоваться свободой, ведь все они вернулись с войны и, не успев вкусить свободы, снова встали под ружье. «О чем, собственно, беспокоиться? — рассуждают они. — Ничего страшного не происходит, кругом все спокойно, в городе нас боятся, как черт ладана. Франция за нас, вся Антанта за нас. Зачем же мучить себя утомительными ночными караулами? Лучше почитать полученные из Праги газеты».

Сообщения о первых заседаниях Национального собрания, о новых мероприятиях правительства вызывают живой интерес.

— Аграрники, эти спекулянты, отхватили порядочно портфелей!

— Их сыночков небось не послали воевать в Словакию! — вставляет Шарох.

— Глупая шутка, брадобрей, смешного тут мало, — отвечает Кнеборт.

Ночью в Шароха, стоявшего на посту, два раза стреляли. Кроме того, неведомая пуля разбила стекло в казарме, где спит первая рота.

На другой день было объявлено о строгой облаве в окрестностях. Командование понимало, что необходимо что-то предпринять, иначе настанет полный развал дисциплины, не говоря уже о том, что активность подпольного врага могла опасно усилиться.

Каждую ночь за городом слышится ожесточенная ружейная пальба. Усиленная горным эхо, она трескуче разносится в тишине. Обстановка угрожающая. Мы окружены. Необходимо обшарить все окрестности. Неизвестность и сознание опасности просто невыносимы.

В десять часов вечера мы переходим мост, ощущая радость охотничьих псов, после долгого перерыва выведенных на охоту.

Мы разделились на патрули. Я в десятке, которую ведут Эмануэль и Кнеборт.

Снег лежит высокими сугробами, порывы ветра бросают его в лицо, трудно идти против ветра.

Впереди лесистые склоны.

Глядь, на одном из них появился огонек и исчез. Опять повторилось: огонек — темно. Вот оно что! В лесах укрылись венгерские отряды и сигнализируют своим сообщникам в городе.

— Кнеборт, живо туда! — восклицает Эмануэль.

Подумать только, нас десятеро, а в лесах, может быть, спряталась целая неприятельская дивизия. Вместе с коварным населением они готовы напасть на наш беззаботный батальон.

Пуркине идет первым. Мы шагаем за ним, пряча носы в поднятые воротники.

Огонек — темно, огонек — темно. Сигналы учащаются. Кругом гнетущая тишина. Скрипит снег. Вдруг ружейный выстрел эхом прокатывается в горах. Второй, третий… шесть выстрелов.

Где-то убивают словаков.

— Быстрей, быстрей! — восклицает Эмануэль. Несмотря на боль в обмороженной ноге, он уже далеко впереди. Бежит прихрамывая.

Ба-бах! — выстрелы звучат совсем близко. Огонек — темно.

Вперед! Мы бежим по снегу. Какая ночь! Мне вспоминается рождество, хотя сейчас только конец ноября. Буколический пастушеский край.