Отчаянные характеры

Во имя всех святых, что она сказала? Она была так рассержена, но ее слова… она хотела вложить в них что-то катастрофическое, сокрушительное, окончательное. Вместо этого произнесла какую-то ерунду.

– В этом ты права, – ответил Отто. – Чарли не будет думать ни о чем. Я собирался отправить ему телеграмму, в его новый офис. Хотел написать: «Поздравляю с успешной жизнью!»

Он бросил на нее холодный, печальный взгляд, потом вышел в коридор, но вскоре вернулся с ежедневной газетой в руках.

– Ты думаешь, я бы повесил этих детей? – спросил он ее.

– Я не знаю, – ответила она.

– Я даже не знаю, что бы я чувствовал. Это, полагаю, зависело бы от того, был бы я католиком или протестантом в 1790 году.

Она издала стон, потом грохнула на стол масленку. Ненависть, которую она испытала к нему, была такой неожиданной и сильной, что ей показалось, будто она через весь стол бросилась на него. Он быстро подошел и положил свою руку на ее.

– Софи… – сказал он мягко. – Я не смог бы повесить и кота… Что такое? Что такое?

– Я оденусь, – пробормотала она, отворачивая от него свое лицо Медузы, чувствуя себя обезображенной этим отвращением, которое так быстро овладело ею и теперь, так же быстро, улетучивалось.

За завтраком они избегали смотреть друг на друга. Они читали газету, без комментариев обмениваясь разделами.

Когда он уже собирался уходить, Софи спросила, ожидает ли он, что Чарли появится сегодня в офисе. Надеюсь, нет, ответил он. У Чарли было достаточно времени, чтобы привести всё в порядок. Никто никому не будет устраивать вечеринку. «Вот так всё на самом деле и заканчивается», – добавил он.

– Я бы хотела, чтобы ты остался дома, – уныло сказала она.

– Я бы остался… если бы это было действительно необходимо.

– Необходимо!

Он схватил свой портфель, посмотрел на нее с выражением искреннего возмущения, крикнул: «Софи! Это слишком!», и закрыл дверь, чтобы она не крикнула в ответ.

Было восемь тридцать.

Она негодовала, что он ушел, оставив ее в холодном коридоре, и беззвучно умоляла, чтобы какое-нибудь происшествие заставило его вернуться, чтобы он что-то забыл, а открыв дверь, уже не нашел бы сил уйти. Она даже подождала несколько минут, подаваясь вперед, прислушиваясь. Он был таким же, как и все остальные, упертым и несговорчивым, воспринимающим собственные действия так, будто они вытекают из неумолимых законов природы. Черт бы его побрал! Он просто захлопнул перед нею дверь!

Но как было бы нелепо, если бы он остался! Вот они вдвоем задумчиво слоняются по дому в ожидании телефонного звонка… Мадам, у кота бешенство… обратитесь в Комитет по здравоохранению.

Боялась ли она самого звонка? Или того, что, без сомнения, откажется от этих прививок? Или дело в том, что вопреки всем аргументам, заверениям, статистике, всё, кроме непосредственно укуса, казалось ей нереальным? А может, ее ужасающая уверенность в том, что телефон зазвонит до полудня, не имела ничего общего с доводами разума, но была фатальной оценкой всей ее истиной жизни?

– Боже, если у меня бешенство, то я такая же, как все вокруг, – сказала она и ощутила необычайное облегчение, как будто, наконец, нашла как уравновесить ее спокойные, пустые дни в этом доме с теми мрачными предзнаменованиями, что вспыхивали во тьме на краю ее собственного существования.

Она прибиралась на кухне, снова и снова повторяя себе: «Надо подумать».

– Думай, – приказала она своему отражению в зеркале в ванной. Потом намазала лицо кремом, который стоил 25 долларов за четыре унции. Обратила внимание на страшную и неодолимую силу седых волосков, которые грубо прокладывали себе путь в ее черных волосах. Очертания ее рта обмякали, расплывались в неопределенности; четкая линия подбородка стиралась тонкой складкой плоти под ним. Она вытерла крем и небрежно вымыла лицо мылом. Снова посмотрела в зеркало, умытая, и увидела свои щеки и лоб – обнаженные так, как может быть обнажено тело, – и обворожительно улыбнулась, предвосхищая какую-то мысль о себе, которая забрезжила в результате разглядывания своей увядающей внешности. Но эта мысль – какой бы она ни была – ускользнула прежде, чем она успела ее ухватить.

На мгновение она увидела в своих глазах пораженческую энергию отца, к которой примешивалась настойчивая сила матери, и всё это таинственным образом превратилось в нее саму. Она прикоснулась к стеклу, ее палец – на отражении в зеркале.

Зазвонил телефон. Она пошла к нему не спеша. Она ничего сейчас не ждала.

Это была Таня, незамужняя дама, которую Софи знала много лет, они созванивались время от времени. Должно быть, Таня рассталась с очередным мужчиной или завела нового.