Отчаянные характеры

Этому нет конца, подумала она, глядя через дверь во двор и не делая паузы в своих размышлениях, чтобы назвать то, чему не было конца. Она закрыла книгу, оставив карандаш между страницами, и поставила ее на полку, вымыла чашку и налила в кофейник воды. Зачастую по понедельникам она спала допоздна, но эта неспешность продолжала беспокоить ее так же, как когда-то в детстве. Сейчас, как и тогда, она проснулась с чувством слабого недомогания, с ощущением, что едва отыскала точку опоры. Понедельники всегда были ужасно неприятными; однажды она попробовала не спать всю ночь с воскресенья на понедельник, чтобы утром не дать матери мрачно и неумолимо стоять в дверях, но заснула перед самым рассветом, а через два часа была разбужена матерью, без устали хлопающей в ладоши над ее кроватью – лицо сияет от утреннего скраба, домашнее платье накрахмалено, повторяет снова и снова: «Кто рано встает, тому Бог подает». Прошло тридцать лет с тех пор, как Софи будили этими издевательскими аплодисментами; она всё еще не поняла природу даров, в существование которых ее когда-то заставили поверить слова матери. Возможно, этим подарком просто была тирания будить других.

Мужчина из дома напротив наблюдал за ней. Сквозь тихое солнечное пространство она смотрела на него в ответ, не осознавая, что смотрит, до тех пор, пока не заметила его ухмылку и футболку, заканчивающуюся чуть ниже пупка, пока не увидела, как его ладони, сцепленные перед чреслами, медленно раздвигаются. Она быстро отвернулась, думая, что вот он, его подарок. Бросив еще один укромный взгляд назад, она увидела, что теперь он держит на руках младенца; он целовал его в шею с такой силой, что она почти чувствовала эти поцелуи на собственной коже.

В доме ее матери благословения зачитывались каждый день, безрадостный катехизис, в котором ей одной (отец отрекся от этих читок) приходилось участвовать, хотя бы ритуальным «да», пока мать кричала: «У тебя есть крыша над головой, хорошая еда, новые ботинки, собственная комната, игрушки, чистая одежда, образование, воспитание…» Маленькая Софи нервно ела изюм и повторяла: «Да, да, да…» Время от времени по воскресеньям по настоянию матери они втроем садились в бьюик и ехали туда, где жили «бедные люди». Это был самый конец Депрессии, но на тех улицах, по которым они ездили, депрессия не заканчивалась никогда. Мать Софи управляла машиной с невозмутимой точностью – голова зафиксирована, как у артиллерийского орудия, глаза смотрят прямо вперед, торжество молчания. Когда она говорила «бедные люди», она имела в виду бедных людей.

Что чувствовал Отто, читая эти строки ночью? Ужаснуло ли его повешение маленьких мальчиков? Но почему он подчеркнул эти слова? Имел ли он в виду, что ужас закона в том, что он должен быть оправдан? Или он думал о себе, о своем стремлении к порядку? Или двойная линия выражала иронию? Или он думал, что закон – это лишь другая форма того же самого грубого импульса, на сдерживание которого он направлен? Они были женаты уже пятнадцать лет. Что она знала о его мыслях? Она знала его в ткани их совместной жизни, не за ее пределами.

– Что ты делаешь в такую рань?

– Пью, – ответила она. Отто зевнул, а затем заметил бутылку виски в ее руке.

– О! Ты и вправду…

– Утром очень хорошо выпивать, – сказала она. – Намного лучше, чем на вечеринках.

– Давай посмотрим твою руку.

Она протянула ему руку для осмотра.

– Опухоль полностью спала, да?.. Выглядит совсем не плохо, – сказал он.

– Ты какой-то заведенный, – сказала она. – Не спал всю ночь?

Она начала накрывать стол к завтраку.

– Недолго. Я почитал и выпил чаю. Потом опять заснул, потом меня разбудил ребенок… Ты же не о тестах кота беспокоишься, правда? Я не видел, чтобы ты так рано вставала, с тех пор как мы поженились.

– Разве я когда-то вставала раньше тебя? – спросила она с удивлением, словно он сообщил ей поразительную, животрепещущую новость.

Он наливал себе кофе.

– Ну? Ты всё еще беспокоишься? – спросил он, видимо, забыв, что она задала ему вопрос.

– Пока не услышу подтверждения от них, видимо, буду.

– Но они не позвонят, Софи.

– Что за отвратительный, равнодушный способ вести дела! Я должна ждать до полудня в полном неведении. А потом, минуту спустя, я, судя по всему, должна понять, что всё в порядке?

– Терпеть не могу этот замороженный апельсиновый сок…

– Какой закон должен быть оправдан? – спросила она.

Он энергично потер лицо обеими руками, как он всегда делал по утрам до бритья, и бросил на нее озадаченный взгляд.

– Какой закон?

– Ты подчеркнул предложение в книге, которую читал. Я нашла ее здесь, на столе, вместе с твоим красным карандашом.

Он задумчиво посмотрел на нее, затем отставил пакет с апельсиновым соком, который уже начал открывать.

– Закон никогда не оправдывается, – сказал он наконец. – Законы меняются, это не абсолют. Мне потребуется вся жизнь, чтобы понять это.

– Повешенные дети – это абсолют, – с горечью сказала она. Затем добавила со злобой в голосе: – В одном я точно вижу разницу между тобой и Чарли. Он не собирается проводить свои дни, размышляя о природе закона!