Отчаянные характеры

Крик ребенка разбудил Отто. Он уставился в темноту, прислушиваясь к этому отдаленному визгу, так похожему на кошачий. К тому моменту, как он внезапно прекратился, Отто уже окончательно проснулся. Он повернулся и увидел темную копну волос Софи на простыне рядом с собой. Во сне она столкнула подушку с кровати. Он понюхал ее волосы. Чувствовался слабый аромат духов, которыми она всегда пользовалась, но он терялся в гораздо более сильном химическом запахе. Тот громадный флакон, который он ей подарил, наверняка превратился в спирт. На следующий день рождения вместо этого он купит ей три маленьких флакончика. По ее дыханию он понял, что она дышит открытым ртом, прижавшись к простыне. Он коснулся ее волос. У нее были густые сильные живые волосы. Затылок был теплым и слегка влажным в том месте, где волосы становились как будто еще более шелковистыми, более нежными. Он устроил свою руку там, под тяжелой шевелюрой; его рука, казалось, воплощала всю его сущность, прячущуюся в темноте. Она что-то пробурчала, но он проигнорировал ее недовольство. Она лежала на животе. Он сжал ее плечо и потянул к себе, чтобы она прильнула к нему. Начал задирать вверх ее короткую нейлоновую ночнушку. Он знал, что она должна была проснуться. Но не стал произносить ее имя. Он вообще ничего не сказал. Такое уже случалось, за долгие годы вместе, когда он не хотел говорить с ней. Это не значило, что он злился. Но иногда, после кино или спектакля, или после того, как гости разошлись, он просто не хотел с ней разговаривать. Это было очень глубокое чувство, требование его натуры, которому, время от времени, приходилось подчиняться. Он любил Софи – он думал о ней, о том, какой она была женщиной, – и она была так связана с его жизнью, что, когда он почувствовал, что она хочет уйти от него, это принесло ему больше страданий, чем он мог себе представить.

Он положил руку ей на бедро. Она по-прежнему ничего не сказала. Он внезапно рассердился, но, сам сохраняя упрямое молчание, понял, что это не из-за сексуального разочарования, а из-за раздражения, похожего на то, что он чувствовал, когда хватал ее за руку, чтобы она не отставала от него, когда они шли вместе по улице.

Он крепче ухватился за ее бедро и повернул к себе, и когда она оказалась под ним на спине, в слабом свете уличного фонаря, пробивавшемся сквозь щели в оконных ставнях, он увидел темные пятна ее закрытых глаз. Затем, без церемоний и с извращенным удовлетворением от дискомфорта, который он причинял им обоим, он вошел в нее. Когда он вышел, после оргазма такой интенсивности, которой он не ожидал, у него промелькнула мысль о том, что его внезапный порыв имел мало общего с чувственностью.

Она слегка вздрогнула, затем перевернулась на бок, подтянула ноги и прижалась к нему спиной.

– Ну что ж… – пробормотала она.

– Прости, – прошептал он и подавился смехом.

В этот раз он ее поймал.

Тринадцать

Было шесть часов утра. Сквозь открытую дверь кухни Софи чувствовала на своих босых ногах утренний солнечный свет, как будто это был чей-то пристальный бессмысленный взгляд. Она налила себе стакан виски и торопливо выпила его, запрокинув голову и мельком цепляя взглядом натертую воском поверхность кухонных шкафов, блеск вымытых кастрюль, линию острых ножей Sabatier, схваченных магнитной полоской. Она опустила стакан в раковину и увидела дорожку, похожую на след от слизняка, засохшую серую пену, кружащую вокруг стока, осадок, след ночных приливов из сокрытого городского моря водопроводных труб и канализации. Включив кран, она сполоснула раковину, издавая громкие детские звуки отвращения, и сразу же развеселилась от собственного фырканья. Затем она быстро пошла в столовую, внезапно испытав острое желание почувствовать на себе больше солнечного света, увидеть признаки жизни в окнах, выходящих во двор.

На обеденном столе лежала раскрытая книга, страницы разделял красный карандаш. Рядом стояла чашка, а в чашке лежал увядший ломтик лимона. Должно быть, Отто ночью спускался почитать. До или после того, как набросился на нее? Она напомнила себе, что с ней поступили плохо, но не чувствовала этого.

Маленький натюрморт, эхо присутствия Отто, не давал ей покоя. Хотя она только что оставила его спящим наверху – мгновенно очнувшись от глубокого сна и обнаружив себя стоящей рядом с кроватью, дрожащей и потревоженной, как будто она провела ночь за чем-нибудь незаконным, – это напоминание на столе, как ни парадоксально, заставляло усомниться в его близости. Но, возможно, это был виски. Она никогда еще не пила в шесть утра – это был очень необычный способ начать понедельник.

Он подчеркнул какой-то отрывок, и она наклонилась над книгой, чтобы прочитать его. Она уловила упоминание об антипапских бунтах, а затем: «Колонны четырнадцатилетних мальчиков, которые были повешены рядами, в оправдание закона», и после этого цитата наблюдателя: «Я никогда не видел, чтобы мальчики так плакали».

«В оправдание закона» было подчеркнуто дважды.