Отчаянные характеры

Теперь они редко виделись, хотя когда-то весьма сердечно были привязаны друг к другу. Это было, когда Софи еще занималась переводами и по работе знакомилась со множеством людей, в то время казавшимися ей интересными. Таня была единственной, с кем она всё еще общалась. И тогда, и теперь она работала во французском информационном агентстве, и однажды написала небольшой очерк об Адольфе, который был опубликован в трехфунтовом ежеквартальнике, что закрылся после пятого номера – вероятно, провалился под собственной тяжестью. Несмотря на эксцентричный и изощренный стиль эссе, Софи была поражена его силой, такой горячей по сравнению с холодным, тяжелым характером стареющей девочки Тани. Сегодня она была дома, восстанавливалась после простуды, сказала она, и вдруг вспомнила о Софи, хотела узнать, как та, работает ли сейчас над чем-нибудь, они так давно не виделись, и куда, по мнению Софи, ей стоит поехать этим летом, в Перу или Мексику? Но, прежде чем Софи успела ответить, Таня перешла к описанию своего последнего – из ошеломляюще длинной череды – романа.

Софи тяжело опустилась на кровать, вцепившись в телефон и уставившись на стрелки часов на прикроватной тумбочке. Так много мужчин подходило Тане – она была как капсула времени, куда мужчины вкладывали послания, чтобы они были прочитаны, запыленные, через столетия. Но ни один мужчина, похоже, никогда не добился этой маминой дочки. Она оставалась, как всегда, птичьим голоском в телефоне, одетая, Софи была уверена, по случаю выздоровления в дорогой и плохо сидящий домашний халат, непримиримая, невозмутимая, девственно чистая. Она сумасшедшая, подумала Софи. Не шлюха, не фригидная – просто чокнутая.

– Его жена – бревно, – говорила Таня. – Бедное маленькое животное заползает в мою постель, как в Шартрский собор. Представляешь, он покрасил мне всю квартиру! В три слоя! У него артрит запястья, но он знает, что я разорена, а мои стены были вот этого цвета нью-йоркского отчаяния, так что он просто сделал это сам. Милый маленький зверек…

– Почему бы тебе не сделать перерыв на полгода! – закричала Софи, перебивая ее. – Ты что, не понимаешь, какая ты тупая? Ты думаешь, раз чей-то муж вставляет тебе, то ты победила! Ты жалкая, тупая, старая, разваливающаяся кошелка! Кого ты пытаешься обмануть!

Боже, неужели она довела ее до смерти? На другом конце провода не было слышно ни звука, ни вздоха. Софи дрожала, ее руки вспотели. Затем она услышала шипение, которое превратилось в слова, вываливающиеся, будто выбитые зубы из разбитого рта.

– Ты… грязная… сучка! – возвещали они. Софи бросила трубку на рычаг телефона.

Она принялась скрупулезно наводить чистоту, отвлекая свой ум от того поразительного обмена мнениями, который произошел по телефону, и от собственной вспышки ярости, фокусируясь на английском воске с ароматом лаванды, которым сейчас полировала мебель.

Утренний час пик закончился. Улица стихла. Но тишина была обманчива. Осада продолжалась, и уже давно, но осажденные последними восприняли ее всерьез. Смыть рвоту с тротуара – лишь временная мера, хоть намерение и благое. Границы сдвигались – Майк Гольштейн знал это, стоя в своей спальне с камнем в руке, – но было практически невозможно понять, где проходят эти рубежи.

Софи заварила чашку крепкого кофе и пошла к своему столу в спальне. Она должна написать матери, пока это желание не умерло, пока не стало слишком поздно. На этот раз ей будет что рассказать – историю, которая прикроет пустоту страницы и нарушит то истинное молчание между ними, которое началось, когда Софи ушла из дома, последний раз проснувшись под эти издевательские аплодисменты. Она напишет ей про кота; матери это понравится. Она опишет этот случай так, чтобы задеть ту самую струну, которая отзовется в старухе презрением и весельем.

Из ящика стола она достала бумагу и конверт. Наполнила старую авторучку, найденную для нее Отто в антикварном магазине, чернилами из маленькой хрустальной бутылочки, что стояла на серебряных когтистых ножках. Ножка стула зацепилась за бахрому ковра, и, наклонившись, чтобы освободить ее, она услышала звук поворачивающегося ключа во входной двери. Она поднялась и с удивлением посмотрела на прикроватные часы. До полудня оставалось несколько минут. На лестнице послышались шаги Отто, затем он вошел в спальню.

– Я уладил кое-какие дела, а потом планировал сразу вернуться домой, – сказал он. Он выглядел очень усталым. – Я собирался набрать тебе, чтобы сказать, что приеду, но боялся, что звонок телефона тебя испугает. Вдруг ты подумаешь, это звонок про кота, который оказался бешеным. В метро было ужасно. Не ожидал… Я вышел из офиса в десять тридцать и всё это время добирался домой. Какая-то молодежь разбушевалась. Они разбили несколько окон и… молодежь! – он повторил последнее слово со всепоглощающей горечью. – Поэтому поезда задерживались. Я не знал, что делать.