Читаем Отче наш полностью

«Черт бы их побрал, этого Лагушина с Кораблевым, — невесело раздумывает Андрей, шагая к ходку. — Из-за их прогула много теперь разговоров будет на шахте. М-да, рановато, видно, нам еще в это соревнование вступать. Но что же с ребятами случилось? Может, подойдут еще?..»

После смены, когда Андрей, усталый, но довольный — плановое задание все-таки дотянули — вышел на-гора, ему сообщили в табельной: вызывает Сойченко. Это не предвещало ничего доброго — Сойченко редко вызывал к себе усталых людей.

Секретарь парткома в кабинете один. Он едва заметно кивает на приветствие Андрея и, указав на стул, хмурится, нервно поигрывая карандашом.

— Слушай, Макурин, — поднимает он глаза. — Ты знаешь, что такое рабочая честь, а?

В голосе Сойченко — плохо скрытое раздражение.

— Ну… Как же… Должен знать, — мнется Андрей.

— Ни черта ты не знаешь, вот что! — вспыхивает Сойченко. — Оказывается, и ты был вчера вместе с Кораблевым в ресторане, стекла бил. В дружбу хочешь войти через стакан водки? Вас же, как дружинников, отправили порядок наводить, а вы… Горлышко бутылки показали им — обо всем забыли.

— Подождите, Александр Владимирович, — перебивает Андрей. — В ресторане я и действительно был, но стекла… Какие стекла, где?

— Звонили из милиции, Кораблева до сих пор там держат. И твою фамилию упоминал дежурный офицер. Тебя, говорит, сразу вместе с каким-то стариком отпустили, а этого, Кораблева, оставили до выяснения. Сейчас тоже отпустили, но просили строго наказать.

— Но это недоразумение, Александр Владимирович! Я же…

— Брось! Недоразумение… Слово красивое выискалось в оправдание. Рановато, видно, в бригадиры тебя выдвинули.

— Можете и разжаловать, — отводит взгляд Андрей. — Но только стекол я не бил никаких. Мы после дежурства зашли в ресторан с Кораблевым и Лагушиным, но я вскоре же ушел домой.

— Разжаловать… Ишь ты, — кривится Сойченко, но тут же спохватывается: — Постой, постой!.. Какой это еще Лагушин?

— Из нашей бригады, чернявый такой.

— Тоже с вами был? Так, так… Может, это его второго-то и задержали? Я что-то толком ничего не понял у дежурного, когда он зачитывал протокол по телефону? Где Лагушин, домой уже ушел?

— Нет, — качает головой Андрей. — Тоже не вышел на работу.

— Ну и дела-а… — заерзал на стуле Сойченко. — Сразу двое прогульщиков из одной бригады? Плохо, Макурин! Ладно, иди, наш разговор еще впереди. Постой-ка, тебя Василий Вяхирев в комитете комсомола ждет, загляни туда.

Слова секретаря парткома о дружбе «через стакан» обидно задевают Андрея. Он не видит большой беды в том, что пошел с ребятами в ресторан. Посидели, выпили, поговорили. Что же в этом плохого? За Лагушина, правда, ручаться трудно: тот иногда закладывает лишнего, но Кораблев… Парень он — что надо. Почему же именно его задержали, а не Лагушина? Тут действительно какое-то недоразумение… Надо зайти в общежитие, они оба должны уже вернуться. Оба? Едва ли… Лагушина-то не было ни в отделении милиции, ни дома…

Входя в комнату комитета комсомола, Андрей слышит спокойный, неторопливый голос Вяхирева и усмехается: интересно, что теперь скажет Василий об участии бригады в соревновании? А в душе разорвать готов был и Кораблева и Лагушина, опозоривших бригаду невыходом на работу. «Первый раз такое случается за столько месяцев», — пробует заглушить неприятные мысли Андрей.

Вера кивает ему на место рядом, а когда он садится, тихо спрашивает:

— Что там у вас случилось? Сойченко здесь был в комитете комсомола, когда ему из милиции позвонили.

Андрей морщится: вот и начало неприятных разговоров.

— Да так… Некрасиво, одним словом. Я даже толком и не знаю. Кораблева, говорят, вчера за что-то в милиции задержали.

— Леню?! Но вы же трое уходили дежурить на базар!..

Андрей замечает, что Вяхирев уже начинает неодобрительно посматривать на них, недовольный, конечно, тем, что они перешептываются, и кивает:

— Потом, Вера… Да я и сам толком-то не знаю, что там у них произошло.

— Ладно, с заседания вместе домой пойдем, хорошо?

Он согласно мигнул глазами, вслушиваясь в то, что говорит Вяхирев. И вовремя: комсорг назвал среди других и его, Андрея, фамилию.

— Кстати, о бригаде проходчиков Макурина, — смотрит Василий в сторону Андрея. — Мы намечали эту бригаду кандидатом в коллективы коммунистического труда, но… — Вяхирев разводит руками. — Ничего из нашего желания не получилось. Сегодня звонили в партком из милиции. Сообщили, что задержали за хулиганство Кораблева… Так, Макурин?

— Он, — хмуро подтверждает Андрей. — И Лагушин на работу сегодня не вышел.

— Это еще почему? — изумленно вскидывает брови Вяхирев. — Тоже по вине пьянки?

— Вероятно…

— Хороша дисциплинка, — усмехается Вяхирев. — Что же вы дальше думаете делать?

— Соревноваться за коммунистический труд и быт, — вприщур глядя на Вяхирева, отвечает Андрей, мельком отмечая, как мгновенно стихают малейшие шепотки и шорохи вокруг.

Вяхирев не мигая смотрит на Андрея.

— Формально мы не имеем права включать вашу бригаду в число соревнующихся.

— Я знаю, — соглашается Андрей. — Делом будем искупать свою вину.

Сказал и заметил, как любопытно блеснули глаза Веры.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дом учителя
Дом учителя

Мирно и спокойно текла жизнь сестер Синельниковых, гостеприимных и приветливых хозяек районного Дома учителя, расположенного на окраине небольшого городка где-то на границе Московской и Смоленской областей. Но вот грянула война, подошла осень 1941 года. Враг рвется к столице нашей Родины — Москве, и городок становится местом ожесточенных осенне-зимних боев 1941–1942 годов.Герои книги — солдаты и командиры Красной Армии, учителя и школьники, партизаны — люди разных возрастов и профессий, сплотившиеся в едином патриотическом порыве. Большое место в романе занимает тема братства трудящихся разных стран в борьбе за будущее человечества.

Георгий Сергеевич Березко , Георгий Сергеевич Берёзко , Наталья Владимировна Нестерова , Наталья Нестерова

Проза / Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Военная проза / Легкая проза
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза