Отче наш

«Доберусь до базара, давану парочку стаканчиков красного, Филарет и не узнает, что выпил», — решительно раздумывает Ястребов, откидывая половичок над входом в шалаш. И враз замирает: в доме стукает дверь, кто-то проходит по двору на улицу. Но Ястребову надо совсем в другую сторону, и он ползет по борозде к калитке.

«Ловко, — усмехается он, выюркнув в дверцу и отряхивая запыленные брюки. — Комар носа не подточит… Ну, а теперь — темпы! Надо обернуться, чтобы Филарет ничего не заметил…»

Лишь полчаса понадобилось ему, чтобы добраться до базара — так спешил он, шагая по жаре, имея перед собой самую наисоблазнительнейшую цель — чайную, где даже продавец иногда сердобольно дает ему в долг стакан вина.

И не ошибся.

— О, Жизнь-Борьба пришел! — громко крикнул кто-то, едва Ястребов вырос на пороге чайной. — Айда сюда, Апполончик!

Ястребов привычно улыбается и послушно идет на голос. Он знает, что должен быть сейчас послушен и тих — так хочется ему заполучить стаканчик красноватой влаги.

Мужчина, подозвавший Ястребова, незнаком ему. Он изрядно пьян и пододвигает Апполинарию почти полную бутылку красного вина. Что ж, вероятно, мужчина уже когда-то встречал его, Ястребова, коль называет по имени. Да и не так это важно — перед глазами покачивается в бутылке вино.

— Сам лей! — приказывает угощающий, и Ястребов не сопротивляется.

…К Лыжиным он возвращается вечером смело, идет по главной улице поселка, а не тропками, как уходил. Пошатываясь, тихо бормочет заученные фразы о мгновенности человеческой жизни, о истине в вине, но подсознательно все же побаивается встречи с Филаретом. Поэтому в ворота входит молча, старается не шататься, когда шагает по двору, направляясь к огородной калитке, и облегченно вздыхает, вытирая пот, когда оказывается, наконец, на лежанке в шалаше. Вскоре же он засыпает, так и не дождавшись Филарета.

Просыпается от несильного прикосновения к ноге. Открыв глаза, соображает: утро… Рядом сидит Филарет.

— Горазд ты, однако, спать, — покачивает он головой. — Уже десятый час. Вот что, Апполинарий… Сегодня в полдень поедешь с одним нашим человеком в Корпино. Он устроит тебя временно на квартиру, а я приеду на днях — и все сделаю…

И ни слова о том, что физиономия у Апполинария помятая, подпухшая, да и запашок в шалаше чувствуется спиртной.

Тут же Филарет уходит, и Ястребов радостно и легко посмеивается: «Ишь ты, как все удачно… Видно, и его вечером дома не было. Ну да, он же ходил, наверное, договаривался… Что ж, оказывается, и у них можно попивать, лишь бы все было шито-крыто! Учтем… Ха-ароший вечерок был вчера! Жаль, что бутылочку у того друга не забрал с собой, ведь навяливал же он мне…»

Ястребов вполне доволен. Он начинает понимать, что перемена в жизни для него вполне удачная: и в секте, если с умом, он сможет отдавать дань уважения старому своему знакомому — богу Бахусу.

«Но осторожно! — с улыбкой внушает себе Ястребов. — Главное — оглядеться пока надо на новом месте, а уже там…»

2

Устинья Семеновна нервничает. Свадебный вечер идет явно не так, как хочется ей. Разлад вносит шумная шахтовская молодежь, оттеснившая от жениха и невесты степенных поселковых гостей, заботливо усаженных хозяйкой в начале вечера возле Андрея и Любаши. Не успевают подвыпившие мужики вдоволь накричаться «Горько!» — как за столом, где сидит Вера Копылова в окружении поселковых девчат, работающих на шахте, вспыхивает песня о тревожной комсомольской молодости, и в шумном взрыве смеха тонет заведенная было кем-то из стариков унылая «Хаз-Булат удалой…»

А возле Андрея и Любаши появляется раскрасневшийся Семен, горячо им что-то доказывая. Не раз Устинья Семеновна уже ловит категорическое требование Семена.

— …Только отдельно! Здесь вам — не жить…

«Стервец, — зло поглядывает мать на него. — Смутьянит Любкину душу, за собой тянет…»

Но так и не подходит к сыну: пришел начальник участка Суровцев с супругой, и Устинья Семеновна, уже узнавшая, что это начальник Андрея, суетится возле пришедших.

— Подвинься-ка, — бесцеремонно подталкивает она Семена. — Пусть рядом с молодыми сядут.

— Вот попомнишь, что я тебе говорил, — настаивает на своем Семен, не обращая внимания на стоявшую за его спиной мать. — Это у бога — дней много, а у человека — с гулькин нос. Что упустишь вовремя сделать — потом локоть будешь кусать, не наверстаешь…

— Хватит тебе, Семка, — машет рукой Любаша, глянув на помрачневшую мать. — Своя у нас голова на плечах, сами решим.

— Своя? Ну, пожалуйста, — обиженно отвечает Семен, отходя от молодых, и Любаша недовольно смотрит ему вслед.

— Уж на свадьбе-то не может без ссор, — шепчет она Андрею. — Всегда так: ляпнет что-нибудь, выведет маму из себя — та и ходит сама не своя…

«М-да, с Григорием их не сравнишь, — думает Андрей, с любопытством наблюдая за Семеном, который уже шумно смеется в компании, где сидит жена его, Настя. — Он, пожалуй, прав. Решать тут надо сразу».

А на том краю стола, где сидит Вера, снова взлетает задорная песня. У Веры несильный, но приятный голос, и даже старики умолкают на минуту, когда она проникновенно ведет: