Отче наш

Они пересекают небольшую площадь с памятником Ленину в центре, идут по шумной улице мимо огромных окон магазинов, лавируя среди потока людей. Лушка неожиданно вздрагивает: из дверей гастронома выходят двое парней, которых она видела на шахте — там, в своем городе. Не заметить Лушку нельзя: и до этого, пока шли сюда, мужчины окидывали внимательными взглядами сильную фигуру ее. Один из парней что-то говорит товарищу, и вот уже оба с любопытством наблюдают за Лушкой, проходящей мимо. Все замирает в ней. Каждую секунду она ждет резкого окрика, но его не слышно. Отойдя немного, она оглядывается назад и хмурится: ребята по-прежнему не сводят с нее глаз.

— Идем отсюда, — тихо говорит Лушка, догнав Филарета, и поясняет: — Двух наших, шахтовских видела только что. Увяжутся еще, чтобы узнать, где живу, и скажут милиции.

Филарет согласно кивает, и вскоре они сворачивают за угол дома, торопливо проходят по переулку до перекрестка с параллельной улицей, минуют по ней два квартала и снова заворачивают в тихий проулок. Он выводит их к переезду, за которым виднеется поселок одноэтажных домов.

— Там? — смотрит вперед Лушка, и Филарет кивает едва заметно: да… Он вообще всю дорогу неразговорчив, хмур. Сейчас, приостанавливая шаг, глухо говорит, не глядя на Лушку:

— Там жена, наверное, будет. Веди себя осторожно. Держись возле Ирины, она скажет, что и когда тебе делать.

Лушкино сердце сжимается: вот и она, встреча с той — неизвестной. Из всех сил старается скрыть волнение:

— Но сестра Ирина дома же осталась?

— Там она. Вперед нас должна успеть…

Действительно, сестра Ирина встречает их, едва они входят в калитку чистого, опрятно побеленного дома с зеленой крышей. Она сходит с высокого крыльца, кивает мимоходом Филарету на приоткрытую дверь сарая в конце просторного двора, а сама ласково протягивает Лушке руку.

— Прогулялись? — с таким теплым участием спрашивает она, что Лушка смущенно опускает глаза, тронутая заботливостью этой доброй женщины.

— Да, — тихо говорит она, не замечая, что Филарет уже скрылся за дверью сарая.

— Идем, Лушенька, послушаешь. Недавно началось моление, не терпится братьям и сестрам поговорить со всевышним. Ты уже прости их, что без тебя начали.

Они осторожно входят в полутемное помещение, прикрыв за собою дверь, и Лушка останавливается беспомощная в этом наполненном людьми полумраке. Слабый свет падает из крошечного окошечка где-то там, впереди, на стол, за которым сидит седой бородатый старик. Сестра Ирина тянет Лушку за руку, они осторожно пробираются к стене, так что окошечко оказывается вверху над их головами, и опускаются, как и все братья и сестры, на колени.

Седой бородатый старик читает из раскрытой на столе книги, приладив очки на нос, и Лушка старается не шелохнуться, слушая его густой бас.

— …Услышь, боже, вопль мой, внемли молитве моей; от конца земли взываю к тебе в унынии сердца моего: возведи меня на скалу, для меня недосягаемую, ибо ты прибежище мое, ты крепкая защита от врага…

«Крепкая защита от врага», — повторяет мысленно Лушка, кося глаза и разыскивая Филарета. Он, конечно, должен быть возле своей супруги; вот Лушка незаметно и рассмотрит ее. Глаза уже начинают привыкать к полумраку, лица людей видятся все яснее. Строгость и печаль, смутную тревогу и тоскливое смирение улавливает Лушка в этих серых от слабого освещения лицах, устремленных к старику, восседающему за столом. И во взглядах всех братьев и сестер во Христе затаилось какое-то напряженное ожидание, словно мог этот старец одним внезапным мановением белой руки открыть перед взором присутствующих страшные чудеса, о которых возвещает его напряженный голос.

…— Господи, не в ярости твоей обличай меня и не во гневе твоем наказывай меня, ибо стрелы твои вонзились в меня, и рука твоя тяготеет на мне…

Слух улавливает тихий, приглушенный всхлип, и Лушка оборачивается посмотреть, кто это… Исхудалое лицо совсем еще молодой женщины искажено в гримасе подступающих рыданий, но слез нет, и Лушка содрогается, видя внезапное конвульсивное подергивание серого рта и впалых щек сестры. Она словно видит обнаженную чужую боль, и сердце покалывает от прилива острой жалости. А те, кто стоит на коленях рядом с женщиной, охваченной бесслезным сухим плачем, даже не скосили на нее глаз, и Лушка поспешно отводит взгляд. И тут она видит Филарета и рядом — жену его…

Почему Лушка решает, что женщина с красивым темнобровым монгольским лицом — жена Филарета, ей самой непонятно. Но, разглядывая ее с жадным любопытством, все больше проникается сознанием: да, это его супруга… Именно такой она и должна быть — неотразимо красивой, с насмешливо-скучающим взглядом даже сейчас — среди тревожно замерших сестер и братьев, истово испрашивающих милости у всевышнего, все чаще и чаще начинающих всхлипывать, бессвязно выкрикивая странные слова. Она изредка склоняет голову к Филарету, видимо, что-то ему нашептывая, и он, не отрывая глаз от старца, согласно кивает ей и тоже что-то говорит в ответ.