Отче наш

«Скоро ли все это кончится?» — с щемящей тоской думает она и открывает глаза, скосив их в сторону Филарета. И почти в этот же момент в сарай врывается через настежь распахнутую дверь яркий дневной свет.

10

Небольшая группа парней и девушек входит и встает у порога. Сначала на них не обращают внимания, но дверь так и остается открытой, и братья и сестры во Христе один за другим оглядываются на пришедших. Ошеломленно смотрит на них и Лушка: она узнает среди вошедших Веру Копылову и Леню Кораблева из макуринской бригады.

«За мной, за мной!» — проносится в мозгу, и она сжимается, стараясь укрыться от взглядов вошедших за покачивающимися спинами братьев и сестер. Ей почему-то кажется, что среди тех, незнакомых, есть переодетые работники милиции.

Сомнения развеивает шепот сестры Ирины.

— Комсомолия явилась, на спор опять будут нас вызывать. Вон те что-то мне не знакомые, — кивает она на Веру и Леонида.

— Наши они, с шахты, — тихо шепчет Лушка.

— Из вашего города?! — изумленно произносит сестра Ирина. — Ты, случаем, не напутала? Им-то что здесь надо?

Лушка хочет сказать, что их появление каким-то образом связано с присутствием здесь ее, Лушки, но сестра Ирина оглядывается по сторонам и облегченно бормочет:

— Слава Иисусу, хоть Филарет-то успел скрыться от этих нехристей. Могли бы и задержать, у них у всех красные книжки дружинников имеются, вроде добровольных соглядатаев у милиции числятся.

Лушка взглядывает туда, где до этого видела Филарета с супругой, и изумляется: ни рядом с женщиной, ни поблизости — среди молящихся — Филарета нет.

«Наверное, предупредили его, — думает Лушка, втайне довольная таким исходом дела. — Поищите теперь, не глупее он вас…»

— Дьявол! Дьявол! — внезапно раздается вопль, и все поворачивают головы к молодой женщине с искаженным лицом, вырывающейся из рук соседей. Она старается пробиться к дверям, где стоят комсомольцы.

— Дьявол! Дьявол!!!

Скрюченные пальцы худых рук женщины мелькают над головами удерживающих ее людей.

Высокий кудрявый парень из группы комсомольцев кивает своему соседу:

— Помоги им вызвать скорую помощь, — и шагает к столу, возле которого вновь появляется бородатый старец. — Что ж, моления ваши, как я вижу, прервала эта женщина? Боюсь, что сойдет она с ума, а двое детишек ее так и останутся сиротами.

— Бог милостив, не оставим мальцов, — хмуро отвечает бородатый: — Ни один волос с головы нашей не упадет без воли на то всевышнего. Все в силе и власти господней. А уж коль будет так угодно всевышнему, то и все мы — странники в этом мире…

— Почему это всевышнему угодно? — перебивает высокий. — Неужели человек у вас в секте так низко ценится, что не может иметь своих собственных желаний?

— Поспорить желаете, молодой человек? — с неприязнью смотрит на него бородатый. — Так неровня ты мне. Из чужих уст твои знания, а я сердцем, сединами дошел до веры в господа.

И тут неожиданно вперед выходит Леня Кораблев. Он сосредоточенно оглядывается вокруг, видит серые, стертые полумраком лица, потом оборачивается к старику, на лицо которого падает свет из окошечка.

— Мне сказали, что вас зовут Тимофей Яковлевич. Я потому это сообщил, что не люблю разговаривать без имени-отчества. Уважать старших нас обучили.

Легкий шепоток прокатился среди собравшихся. Сам Тимофей Яковлевич с любопытством смотрит на высокого плечистого парня, так необычно начавшего спор.

— Ну, ну, слушаю, молодой человек.

— Вот вы сказали, Тимофей Яковлевич, что наши знания — из чужих уст. А ваши? Вот ведь откуда ваши знания! — он поднимает над головой библию так, чтобы всем она была видна. — Разве не отсюда черпаете вы свои мысли, Тимофей Яковлевич?

— Истинно так, — не сразу отвечает Тимофей Яковлевич. — Но ваши и наши знания идут от разных начал. Наши — это откровения господа бога достойным ученикам своим, а ваши — ересь и смута, отражение содома в мире.

— Хорошо, оставим наши знания в покое, если они вас не удовлетворяют, а примемся за ваши, как вы говорите, откровения, — спокойно кивает Леня. — Уверены вы, что все, написанное в библии, соответствует действительности, все — правда?

— Всего учения не касаюсь, а то, во что верю, — истинная правда.

— Почему же всего учения нельзя касаться? Нельзя же от тела оторвать руку и сказать, что это человек, так?

— Не касаюсь потому, что я, как и все люди, слабое существо. Разумению нашему не все дано знать.

Шепоток облегчения опять прокатился среди собравшихся. Действительно, каверзный вопрос задал Леня Кораблев, и не все бы верующие смогли ответить на него правильно. Но Тимофей Яковлевич был, вероятно, искушен в подобных спорах, он даже не обратил внимания на восхищенные взгляды братьев и сестер во Христе, а спокойно продолжал: