Отдел убийств: год на смертельных улицах

Уорден чуть поворачивает голову, заметив краем глаза парня в сером худи. Словно акула, кружащая у плота, он снова крадется по другой стороне поперечной улицы с руками в карманах, глядя на обоих мужчин и в то же время как будто не глядя.

– Ну все, – говорит Макларни. Одним ловким движением опрокидывает в себя остатки пива из банки, потом по дороге через стоянку лезет в карман куртки. Парень снова сменил направление – теперь он идет через улицу к детективам.

– Ты его там только не пристрели, Терри, – говорит со слабой иронией Уорден. – Не хочу провести первый день отпуска за рапортами.

Когда Макларни подходит, пацан замедляется, сбитый с толку. Сержант достает серебряный значок и машет с видом, выдающим раздражение.

– Мы копы, – орет он пацану. – Ищи других дурачков.

Один проблеск серебра – и пацан уже возвращается на свою сторону улицы. Вскидывает пустые руки, словно сдается.

– Не граблю я никого, – кричит он через плечо. – Вы что-то не так поняли.

Макларни дожидается, когда пацан исчезает на Мэдисон, потом возвращается к Уордену и прерванному разговору.

– Мы копы, а ты – нет, – веселится Уорден. – Смешно, Терри.

– Небось, всю ночь ему обломали, – говорит Макларни. – Он на нас полчаса потратил.

Уорден зевает.

– Короче, сержант. По-моему, нам уже пора баиньки…

– Пожалуй, да, – говорит Макларни. – Пиво-то кончилось.

Уорден легонько бьет сержанта по руке и начинает искать нужный ключ на связке.

– Где припарковался? – спрашивает Макларни.

– На Мэдисон.

– Я пройдусь с тобой.

– Ты кто? Моя телка, что ли?

Макларни смеется.

– Ты радуйся, что хотя бы такая.

– Я так низко не падаю.

– Слушай, Дональд, – вдруг говорит Макларни. – Ты просто подожди. Сейчас ты злишься, и я тебя вполне понимаю, но все еще изменится. Ты же сам знаешь, что хочешь этим заниматься, да? Ты ничего другого не хочешь.

Уорден слушает.

– Ты же знаешь, что ты мой лучший детектив.

Уорден смотрит исподлобья.

– Ну правда. И мне чертовски не хочется тебя потерять, но я не поэтому тебя уговариваю. Правда.

Уорден продолжает смотреть исподлобья.

– Ну ладно, ладно, может и поэтому. Может, я тебе вру и мне просто не хочется сидеть в офисе один на один с этим психом Уолтемейером. Но ты же меня понимаешь. Тебе правда надо подождать…

– Я устал, – говорит Уорден. – С меня хватит.

– У тебя был ужасный год. Монро-стрит, твои дела… Действительно ни одной передышки, но все изменится. Обязательно изменится. И эта фигня с Ларри Янгом – ну слушай, кого ебет?

Уорден слушает.

– Ты коп, Дональд. В жопу этих начальников, даже не вспоминай про начальников. Им по уставу положено быть мудаками. Ну и что? В жопу их. Но ты-то где еще сможешь поработать копом?

– Осторожней на дороге, – говорит Уорден.

– Дональд, послушай.

– Я тебя услышал, Терри.

– Просто пообещай мне одно. Пообещай, что ничего не сделаешь, пока не зайдешь ко мне.

– Ты обо всем узнаешь первым, – говорит Уорден.

– Ладно, – отвечает Макларни. – Тогда мы еще вернемся к этому разговору. У меня будет время порепетировать речь.

Уорден улыбается.

– Ты же завтра выходной? – спрашивает Макларни.

– Я на десять дней. Отпуск.

– Ах да. Наслаждайся. Куда-нибудь поедешь?

Уорден качает головой.

– Дома будешь сидеть?

– Мне надо доделать подвал.

Макларни кивает, не зная, что сказать. Дрели, гипсокартон и прочие аспекты ремонта по дому всегда были для него загадкой.

– Осторожно на дороге, Терри.

– Да я трезвый, – говорит Макларни.

– Ну тогда ладно.

Уорден садится в машину, включает зажигание и выводит пикап на пустые полосы Мэдисон-стрит. Макларни идет к своей машине – надеясь вопреки всему и гадая, смог ли он изменить хоть что-нибудь.

7

Летняя пора и жизнь – это просто, говорит нам Гершвин[48]. Но он-то никогда не расследовал убийства в Балтиморе, где лето кипит, дымит и шкворчит, как тротуар в аду. На улицах от асфальта волнами поднимается тепло, а к полудню кирпичи и «Формстоун» уже обжигают на ощупь. Ни тебе шезлонгов, ни опрыскивателей, ни «пина колад» в десятискоростном миксере «Уоринг»; лето в городе – это пот, вонь и коробочные вентиляторы за 29 баксов, отгоняющие духоту от окон вторых этажей. Балтимор к тому же ассоциируется с болотом, так как построен на заводи Чесапикского залива богобоязненными беглыми католиками, которым следовало бы дважды подумать, когда они увидели первого комара с реки Потапско, впившегося в незащищенный клочок бледной европейской кожи. Лето в Балтиморе – само по себе упрямый аргумент, само по себе критическая масса.