Отдел убийств: год на смертельных улицах

И ведь тогда адская выдалась ночка – убийство, два ножевых и стрельба с участием полиции. Но уже через два дня детективы Макларни снова искушают судьбу. В ожидании первого ночного вызова Уорден, Джеймс и Дэйв Браун собираются за столом в комнате отдыха, сосредоточив все свои экстрасенсорные силы на телефонах, чтобы материализовалось что угодно, кроме убийства в гетто, – что угодно, где можно подзаработать на неограниченных сверхурочных.

– Чувствую.

– Заткнись. Не отвлекайся.

– Чувствую.

– Да, уже скоро.

– Большое.

– Двойное, – говорит Дэйв Браун.

– Нет, тройное, – добавляет Джеймс.

– Стопроцентный худанит.

– Рядом с главной туристической достопримечательностью…

– Форт Макгенри!

– Мемориальный стадион!

– Нет, – возражает Браун, который не боится мечтать по-крупному, – павильон «Харборплейс».

– Да еще во время обеда, – накидывает Уорден.

– О-о-о-о, – говорит Рик Джеймс. – Золотая жила.

Полное безумие.

Или представьте себе Лэндсмана с Пеллегрини неделю спустя в отеле «Пеннингтон» в Кертис-Бэй, где резервуары нефтеперерабатывающего завода возвышаются над разрушенным рабочим кварталом на южном подходе к гавани.

– Третий этаж, – говорит портье. – Справа.

Мертвец, окоченевший и желтушный, очевидно болен. На полу у его ног – наполовину опустошенная бутылка «Мэд Дога», на столе напротив – пустая коробка из-под пончиков «Хостесс». В итоге окажется, что смерть в отеле «Пеннингтон» печальна, но убийством не является.

Патрульный Южного района – молодой парень, новичок на улицах, – стережет место преступления со всей строгостью.

– Скажи мне честно, – говорит Лэндсман.

– Сэр?

– Это ты стрескал все пончики?

– Что?

– Пончики. Это ты их доел?

– Никак нет.

– Уверен? – Лэндсман смотрит, не меняясь в лице. – Хотя бы один, да?

– Никак нет. Их не было, когда я приехал.

– Ну ладно, тогда молодец, – отворачивается детектив. – Ты подумай, Том: коп, который не любит пончики.

У лета больше своих особых ужасов, чем у других времен года. Взять, например, Даннигена с Рикером в сорокоградусную жару и старика в захламленной подвальной квартире на Ютоу-стрит. Тот успел сильно разложиться – томился здесь неделю, если не больше, пока кто-то не учуял вонь и не заметил пару тысяч мух за окном.

– Пришлось их выкурить, – говорит сотрудник медэкспертизы, закуривая сигару. – Если у вас есть, что поджечь, присоединяйтесь. Думаете, сейчас хреново? Вы погодите, когда мы его перевернем, будет еще хуже.

– Да он у тебя лопнет, – говорит Данниген.

– Только не у меня, – отвечает медик. – Я художник.

Рикер смеется, потом смеется еще громче, когда медики попытались легонько перевернуть раздутый труп, а тот треснул, как перезрелая дыня, и на грудной клетке расползлась плоть.

– Господи ебаный боже, – говорит медик, роняя ноги мертвеца и отворачиваясь с позывами рвоты. – Господи ебал-я-свою-работу боже.

– Так себе видок, приятель, – бурчит Рикер, поглубже затягиваясь сигарой и глядя на кишащую массу личинок. – У него все лицо шевелится – прям свинина с жареным рисом. Похоже?

– Один из худших на моей практике, – произносит медик, переведя дыхание. – Судя по количеству мух, я бы сказал, как минимум пять-шесть дней.

– Неделя, – говорит Рикер, закрывая блокнот.

На стоянке снаружи расположился патрульный из Центрального, первый прибывший в квартиру, – он ускользнул пообедать перед своей машиной, пока кассетник на приборной панели вопит все тот же летний хит.

«It takes two to make a thing go right…»

– Как ты можешь есть на таком выезде? – спрашивает Данниген в неподдельном изумлении.

– Ростбиф слабой прожарки, – отвечает коп, гордо показывая вторую половину сэндвича. – Ну а что, у нас только один обед за смену.

Летом надо записывать, чтобы помнить, что и у кого. Константин и Келлер – в Пигтауне, работают над убийством в баре, где подозреваемый оказался тем самым пацаном, что четыре года назад забил и ограбил престарелого школьного учителя. Уолтемейер и Уорден – в регги-клубе у метро на Северо-Западе, где на входе лежат мертвый ямаец и десяток девятимиллиметровых гильз, а внутри сгрудилось еще семьдесят джейков, которые самому Джа клянутся, что ни хрена не видели, mon[50]. Данниген – в Перкинс-Хоумс, с телом в чулане; Пеллегрини – в Центральном, с телом в канаве; Чайлдс и Сиднор – на Востоке, со скелетом женщины под крыльцом дома в уличном ряду, который спустя три недели наконец свяжут с заявлением о пропавшем человеке. Крошечная, и восемнадцати не было, весом килограммов сорок, а ее отчим-мразь только и дожидался, когда ее мать уедет из города на неделю. Тогда он позвал в вечер субботы трех приятелей, и после ящика пива они пустили ее по кругу, а потом задушили, потянув полотенце на шее в разные стороны.

– Зачем вы это делаете? – умоляя, спрашивала она.

– Прости, – ответил отчим. – Так надо.

В душном зловонном воздухе вместе с температурой растут и падают крики, вопли и проклятья. Крещендо наступает в последнюю и самую жаркую неделю июля – шесть дней душегубки, когда городская полицейская частота похожа на бесконечную ленту: