Отдел убийств: год на смертельных улицах

– Если он принимал ванную, почему в ней нет воды?

Я всю спустил.

– Спустил? Малыш без сознания, а ты стоишь и спускаешь воду?

Да.

– Ты забил его насмерть.

Нет. Майкл упал.

Но врачей в Бон-Секур бойфренд не провел; тельце Майкла Шоу было скорее черно-синим, нежели коричневым, а повреждения больше соответствовали наезду автомобиля на скорости пятьдесят километров в час. И патологоанатомы на Пенн-стрит не сомневаются ни секунды: смерть наступила из-за травм, нанесенных тупым предметом. Из ребенка буквально вышибли всю жизнь.

И все же настоящее отвращение Рик Джеймс испытывает, только когда начинается внешний осмотр.

– Ты видел? – спрашивает врач, поднимая ножки. – Разорвано.

Настоящий ужас. У двухлетнего мальчика было внутреннее кровотечение – его анус разорвал двадцатилетняя нянька, любовник его матери.

Кадеты Энн-Арундел стоят с открытыми ртами и остекленевшими глазами, парализованные и вынужденные наблюдать из угла комнаты, как вскрывают ребенка. Вот так урок сегодня.

По дороге обратно в штаб Джеймс молчит – господи, а что здесь вообще можно сказать? Это не мой ребенок, пытается он убедить себя. Я там не живу. Меня это не касается.

Стандартная защита, надежное убежище детектива убойного. Только в этот раз его недостаточно. Не существует настолько темной ямы, где можно было бы похоронить гнев.

Вернувшись в отдел убийств, Джеймс идет от лифта по длинному голубому коридору и заглядывает в проволочное окошко двери, ведущей в большую допросную. Любовничек там один – откинулся на спинку среднего стула, забросив ноги в кроссовках на край стола.

– Ты посмотри, – обращается Джеймс к патрульному, приехавшему для сопровождения заключенного. – Ты только посмотри на него.

Парень тихо насвистывает и скрупулезно возится сначала с одной кроссовкой, потом с другой, – это дается с трудом из-за наручников. Он завязывает новые шнурки – желто-зеленые, по паре на каждой ноге, в городском стиле. Через два часа охранник Юго-Западного КПЗ изымет эти самые шнурки для предотвращения попыток самоубийства, но пока что они – в самом центре его сузившейся вселенной.

– Ты глянь, – говорит Джеймс. – Так и хочется ему навалять, да?

– Эй, – отвечает патрульный. – Я обеими руками за.

Джеймс смотрит на него, затем снова заглядывает в допросную. Парень замечает тень на одностороннем стекле и поворачивается на стуле.

– Э, mon, – говорит он с вест-индской напевностью. – Мне надо в туалет, слышьте.

– Ты глянь, а, – повторяет Джеймс.

Он мог бы его избить. Мог бы бить эту мразь, пока тот кровью ссать не начнет, и никто в офисе бы слова не сказал. Патрульные уткнутся в документы, детективы перекроют коридор, а то и решат присоединиться. А если на шум придет полковник, достаточно будет упомянуть о маленьком Майкле Шоу, молчаливом и одиноком на том длинном стальном столе.

И кто скажет, что это неправильно? Кто считает, что такая простая и скорая расправа несправедлива? Честь для копа означает, что нельзя бить человека в наручниках, который не может дать сдачи; нельзя выбивать показания; нельзя бить того, кто этого не заслужил. Полицейская жестокость? Да идите вы на хрен. Полицейская работа всегда была жестока; просто хорошая полицейская работа – незаметна.

Год назад в этой самой допросной Джей Лэндсман был руководителем по делу о нападении на полицейского в Феллс-Пойнте – в пьяной драке несколько подозреваемых избили свинцовыми трубами до полусмерти вмешавшегося патрульного из Южного района.

– А теперь, – сказал Лэндсман, приведя главного фигуранта в комнату, – пока мы здесь, я сниму с тебя наручники, потому что, знаешь, не то чтобы я какой-то особо крутой, – просто я знаю, что ты ссыкливая гнида, а потому и проблем не жду, да?

Лэндсман снял наручники, подозреваемый потер запястья.

– Вот видишь, я же знал, что ты ссыкливая…

Тут парень вскочил со стула с диким ударом наотмашь, который пришелся сержанту по голове, после чего Лэндсман так втоптал его в пол, что впоследствии хранил полароид с окровавленным подозреваемым в верхнем ящике стола, как сувенир на память. Лэндсман вышел из допросной, как раз когда пришел дежурный капитан.

– Какого хрена тут творится?

– Эй, – пожал плечами Лэндсман, – эта сволочь на меня напала.

Сейчас Джеймс мог бы сказать так же: этот ублюдок изнасиловал и убил двухлетнего ребенка, а затем накинулся на меня – вот я его и отпиздил. Конец рапорта.

– Вперед, – говорит патрульный, словно читая его мысли. – Чувак, я тебя прикрою. И, блин, с удовольствием понаблюдаю.

Джеймс поворачивается и с легким удивлением смотрит на патрульного, после чего неловко и смущенно улыбается. Было бы приятно снять с этого парня наручники и причинить ему боль. Черт, без наручников у него будет даже больше шансов, чем он сам предоставил ребенку. Простая человеческая справедливость требует чего-то серьезнее пожизненного, ожидающего Элвина Клемента Ричардсона; простая человеческая справедливость требует, чтобы эта тварина была беспомощна, неподвижна, не могла отбиваться.