Отдел убийств: год на смертельных улицах

В конце концов, именно юристы, мастера компромисса нашего времени, подписав это решение, остались чистенькими в общественных судах, где права и процесс блюдутся со всей преданностью. А детективам остается делать предупредительный выстрел Миранды, чтобы сначала гарантировать права человеку, а потом обманом заставить от них отказаться. В этом смысле Миранда – не более чем символ, утешение общественной совести, которая не может примирить либертарианские идеалы с тем, что должно произойти в полицейской допросной. Наши судьи, наши суды, наше общество в целом требуют и рыбку съесть, и косточкой не подавиться – и права соблюсти, и преступников наказать. И все мы решительно настроены поддерживать иллюзию, будто в той комнатушке возможно все и сразу. Грустно понимать, что это лицемерие – необходимое творение наших лучших юридических умов, которые, похоже, смотрят на процесс допроса так же, как все мы смотрим на сосиску: нам бы ее на тарелочке с яичницей и тостом; а о том, как она делается, особо знать не хочется.

Встав перед этой дилеммой, детектив делает свою работу единственным возможным способом. Он следует букве закона – ну или почти, лишь бы не поставить под удар дело. И точно так же старательно игнорирует дух и цель закона. Он становится торгашом, таким же вороватым и сладкоязычным прохвостом, какие впаривают поддержанные машины или алюминиевый сайдинг – и даже хитрее, если учесть, что продает он длительные тюремные сроки клиентам, кому этот продукт на фиг не сдался.

Ложь, будто общение с полицией – в интересах подозреваемого, вечно будет катализатором любого уголовного допроса. Это вымысел, часами выдерживающий огромный вес логики более-менее благодаря одной только способности детектива контролировать допросную.

Хороший детектив контролирует окружение с того самого мгновения, когда подозреваемого или молчаливого свидетеля сажают в звуконепроницаемую кабинку помариноваться в одиночестве. Закон гласит, что человека нельзя удерживать против воли без предъявления обвинения, но те, кого закидывают в допросную, редко задумываются о своем правовом положении. Они курят и ждут, отрешенно уставившись на четыре желтые стены из бетонных блоков, грязную жестяную пепельницу на простом столе, зеркальное окошко и заляпанную акустическую плитку на потолке. Тем, кому хватает духу спросить, арестованы ли они, часто отвечают вопросом на вопрос:

– А что? Надо?

– Нет.

– Тогда сиди и не вякай.

Контроль – вот причина, почему подозреваемого сажают как можно дальше от двери, почему свет в помещении можно включать только с ключом, всегда хранящимся у детективов. Каждый раз, когда подозреваемому приходится просить или когда ему предлагают сигарету, воду, кофе или сходить в туалет, он вспоминает, что потерял контроль.

Когда приходит детектив с ручкой и блокнотом и начинает вводный монолог, которому неизменно подвергаются потенциальные подозреваемые или свидетели, у него на уме две задачи: первая – подчеркнуть свой полный контроль над процедурой; вторая – не дать подозреваемому раскрыть рот. Потому что если подозреваемый или свидетель успеет ляпнуть, что хочет адвоката, – недвусмысленно попросит о консультации и откажется до этого отвечать на вопросы, – все кончено.

Чтобы это предотвратить, детектив не допускает, чтобы его перебивали. Обычно речь начинается с того, что детектив представляется и доверительно признается: вам двоим предстоит разгрести серьезную кучу дерьма. Впрочем, тебе повезло: он, детектив, человек честный и понимающий. Вообще-то даже славный парень – спроси любого коллегу.

Если тут ты попытаешься заговорить, детектив перебьет и скажет, что тебе еще дадут слово. Прямо сейчас, неизменно говорит детектив, тебе надо знать, как видит дело он. Затем уведомит, что он очень хорош в своей работе, что в его долгой легендарной карьере совсем немного глухарей, зато есть целый вагон тех, кто врал ему в этой самой комнате и сейчас сидит в камере смертников.

Контроль. Чтобы его сохранить, говоришь все, что придется. А потом повторяешь и повторяешь, пока не добьешься своего, ведь если подозреваемый хотя бы на секунду поверит, что может повлиять на события, то он просто потребует адвоката.

В результате правило Миранды становится психологическим барьером, напряженным моментом, который нужно аккуратно ввести в допрос. Для свидетелей предупреждение и вовсе не требуется, детектив может часами напролет допрашивать осведомленных о преступлении, даже не вспоминая об их правах. Но стоит свидетелю вдруг заикнуться о чем-нибудь инкриминирующим его самого, он по определению Верховного суда становится подозреваемым, а значит, должен быть извещен о правах. На практике линия между потенциальным подозреваемым и подозреваемым тонкая, и в любом американском отделе убийств можно видеть, как детективы сгрудились перед допросной и спорят, пора уже зачитывать Миранду или нет.