Отечественная война 1812 года глазами современников

Я тогда же совершил теплое моление со всеми пребывавшими во храме как верном пристанище, что Господь освободил царствующий град от врага и что, спасши меня во время мора московского, чудесно сохранил и от смертей, коими я угрожаем был в шестинедельное пребывание Наполеонова войска в Москве, и наконец в преклонной старости моей привел меня видеть и совершенное спасение и славу Отечества моего.

Исторический, статистический и географический журнал, или Современная история света. 1826. Ч. 2. Кн. 2. Май. С. 101–107.

Князь Н. Б. Голицын Материал для истории Московского пожара в 1812 году

Всякому известно, что непрерывное отступление русских армий от Немана до Днепра и далее навлекло на главнокомандующего Барклая де Толли сетование и недоверчивость тех, которые не могли разгадать его мысли — завлечь неприятеля в сердце России, чтобы вернее изготовить ему гибель, между тем как мы должны были с каждым днем более усиливаться, сближаясь к центру, где сосредотачивались силы, средства и запасы государства. Этот дух в особенности начал обнаруживаться после оставления Смоленска. Напротив того, князь Багратион, который, как известно было, не вполне одобрял систему отступления и жаждал сразиться с неприятелями, пользовался большей популярностью и был превозносим. Находясь при его особе, я был свидетелем, как по прибытии в Вязьму (15 августа) некоторые гвардейские офицеры, принадлежавшие к свите генерала Барклая, приехали просить князя, чтоб он их прикомандировал к себе[93]. При этом случае разговор зашел о критических обстоятельствах того времени; князь Багратион, соболезнуя всем сердцем об успехах неприятеля, зашедшего так далеко в родную землю, подавал, однако, надежду, что можно будет не допустить его до Москвы. Но тут он прибавил с особым выражением: «Впрочем, если бы случилось (чего Боже сохрани!), что враг дерзнет осквернить присутствием своим святыню Московскую, то я знаю достоверно, что, по старому русскому правилу, Москва будет предана огню и французам доведется торжествовать в покинутом пепелище». Это предсказание, так пророчески исполнившееся, весьма долго поставляло меня в недоумение: какое мог князь Багратион иметь удостоверение, чтобы так утвердительно объявить заблаговременно о предстоящем столице бедствии в случае пленения ее? Но это объяснилось мне спустя 28 лет. Читая «Русский инвалид», кажется, за 1840 год, между разными документами, относящимися до 1812 года, публикуемыми прославленным ветераном нашим генералом Скобелевым, я нашел письмо графа Ростопчина к князю Багратиону от 13 августа 1812 года, в котором заключается то самое, что князь Багратион говорил нам в Вязьме два дня позже. Следовательно, он тогда только что получил это письмо.

По сие время не разъяснено, какое участие граф Ростопчин принял в пожаре древней нашей столицы[94]. Кто его знал, тот не усомнится, что пламенная, патриотическая душа его вмещала в себе довольно энергии, чтобы осуществить исполинскую мысль — истребить Москву огнем скорее, нежели позволить Наполеону спокойно попирать ее святыню. Но, как всякий истинный патриот, он до последней минуты не терял надежды, что Москва уцелеет и не достанется врагам. Кутузов, который, вероятно, пожелал бы видеть его более хладнокровным в такой роковой час и, может быть, по этой самой причине не пригласил его на военный совет в Филях, — нашел нужным утаить от него до последней возможности, какой жертвою он решился искупить освобождение Отечества… Когда 1 сентября вечером прискакал к Ростопчину адъютант Кутузова, Монтрезор, с письмом от главнокомандующего, которым он его извещал, что решился оставить Москву, и просил его с этим же адъютантом Монтрезором прислать сколько можно более полицейских офицеров, которые могли бы армию проводить чрез разные дороги за Коломенскую заставу, то, пораженный этою неожиданной вестью, Ростопчин воскликнул: «Да не он ли сам мне еще вчера клялся своими седыми волосами, что он Москву не отдаст без боя!»[95] На что Монтрезор почтительно отвечал, что на войне являются внезапно горькие необходимости, которым все должно уступить. Ужасна должна была быть эта минута для такого московского главнокомандующего, каким был Ростопчин! <…>

Когда полковник Бутурлин издавал в Париже свою историю 1812 года, в которой он воздает должную честь московскому градоначальнику, появилась вдруг брошюра «La vérité sur l’incendie de Moscou»[96], в которой граф Ростопчин слагает с себя всю славу этого патриотического подвига и доказывает, «что пожар распространился так быстро от ветра, а ветер не в его власти был». Появление этой брошюры огорчило всех друзей графа Ростопчина, которые более дорожили его славою, чем он сам. Но надобно объяснить причину, побудившую его издать эту брошюру.