Отечественная война 1812 года глазами современников

Когда, таким образом, разыгралась страшная суматоха и ежеминутно надо было ждать насилий от буйных и пьяных хищников, отец бросился искать помощи, надеясь найти где-нибудь офицера. В совершенном отчаянии перебегая из улицы в улицу, между огнем и дымом горевших домов, и тщетно отыскивая защитника, потому что кроме солдат никого не попадалось, очутился он, наконец, сам не зная как, на Девичьем Поле. Здесь повстречал он толпу конных: впереди ехал какой-то генерал. Отец остановил его и, объяснив свое положение, умолял о защите. Генерал обратился к какому-то из свиты своей офицеру и приказал дать отцу часового (sauve-garde).

Между тем пока отец искал защиты, мы ни на минуту не оставались в покое. По всем задворьям заборы, отделявшие соседа от соседа, были или разобраны, или вовсе повалены, и грабившие толпы беспрестанно сновали взад и вперед, обшаривая и обыскивая все и всех. Многие делали это без особенных выходок; иные же сердились, что ничего не находят, ругались и даже грозились саблями, принуждая указывать, где скрыты мнимые сокровища. Но видно, убогость всего нашего околотка, состоявшего из невзрачных домиков, населенных семействами бедных чиновников и мещан, скудная мебель и утварь достаточно ручались за искренность уверений, что у нас нет ни золота, ни серебра; и потому самые горячие довольствовались каким-нибудь толчком с досады или ругательством и отходили прочь. Но за толчком уже не гнались, а ругательств не понимали, потому что ни из нашего семейства, кроме отца, ни из соседей, переселившихся к нам, никто не разумел по-французски, да если б и разумел, так что значит французская брань для русского уха, знакомого с родным крепким словом?

Было, между прочим, несколько и забавных случаев, которых смешная сторона, разумеется, была замечена уже после, когда все успокоилось. Яснее другого сохранилось у меня в памяти следующее: известно, что французы, как доказал этот и вышеприведенный случай с отцом моим, были очень неравнодушны к сапогам. В числе переселившихся к нам в сад соседей был один молодой человек, А-в, который слышал про эту слабость наших приятелей и, желая спасти от хищнических глаз свои единственные сапоги, придумал надеть по ним шерстяные чулки, а поверх еще опорки или старые калоши. Но хитрость эта имела успех ненадолго. Какой-то француз, видно, с опытным взглядом, заметил толстоватость ног молодого А-ва и начал пристально в них всматриваться. А — в тоже смекнул, что француз недаром заинтересовался его ногами, и, как бы ничего не замечая, начал маневрировать от него подальше. Однако ж злодей догнал его, и как тот ни прикидывался, что не понимает, чего от него хотят, но принужден был разуться и собственными руками отдать варвару свои, как зеркало лоснившиеся сапоги, и с этого времени, к крайнему своему прискорбию, он действительно остался в одних опорках.

С полудня начали между солдатами показываться и офицеры, которые сами хотя и не буйствовали, но солдат не унимали; может — не были ли они командированы только для наблюдения, чтобы те не слишком увлекались в пылу своих благородных занятий и не предавались крайностям; по крайней мере, на просьбы унять нахальство солдат они ничего не отвечали и равнодушно проходили мимо. Один, впрочем, бывший верхом и порядочно подгулявший, склонился было на просьбы моей матери выгнать из дому грабителей и, пытаясь на лошади въехать по крыльцу в комнаты, немилосерд<н>о кричал на бежавших мимо его взад и вперед солдат, даже бил их по головам то направо, то налево бывшим у него в руках портфелем, но, чуть не свалившись сам с коня, он на этом и покончил и, повернув его кое-как назад, поехал далее, как будто и дело сделал.

А то еще приезжал, тоже верхом, какой-то штаб-офицер в каске с хвостом, в сопровождении гренадера или сапера в медвежьей шапке, верхом же. Этот вошел в комнаты и проговорил что-то довольно длинное к шнырявшей там толпе, которая выслушала его со вниманием, но занятий своих не покидала. Увидавши в шкафах книги, штаб-офицер обратился к ним, рассмотрел и прочитал надписи, выбрал карманное издание «Дон-Кихота» (Лесажа) и вежливо просил уступить ему, предложив за то два червонца. Разумеется, книги уступили, а червонцев не взяли. Да и к чему было брать? По отъезде его они перешли бы тотчас же в карманы его земляков. Замечательно, что все это время, да и после, до самого ухода неприятеля, дворных собак наших, которых было три, и все презлые, не только стало не слыхать, даже и не видать. Они забились под дом и постоянно там сидели, выходя с трудом на зов домашних и потом тотчас же опять прячась.