Отечественная война 1812 года глазами современников

Пресмешной малый был этот Кантини. Уж не знаю, зачем держал его при себе капитан, вероятно, за отличную глупость, в которой нельзя было ни на минуту усомниться, взглянувши только на эту фигуру в шляпе с большими повисшими полями, сдвинутой совсем на затылок, в куртке, не доходившей до панталон, и в панталонах, не доходивших ни до куртки, ни до сапог, и в довершение всего с пренаивнейшею миной. Когда он перешел с своим господином к нам на квартиру, то сейчас же отправился прямо в сад, и ну оглядывать все деревья. Долго не могли понять, чего ему надо, и уж кое-как допытались, что он ищет лимонов. А то раз вздумал он напечь лепешек: взял корыто, в котором стиралось белье, замесил на холодной сырой воде тесто, втискавши в него, не жалея, мелкого сахару, и высушил в печи, а чтобы сберечь их повернее, разложил в комнате у своего господина по книгам в шкафах. Мешок с сахаром, бывший в распоряжении Кантини, лежал у него в конюшне просто на полу. Главное времяпрепровождение его состояло в разговорах с капитанским боевым конем, прекрасной лошадью, которую он, как и сам капитан, очень любил, постоянно холил и ласкал и о которой каждое утро ходил рапортовать ему, причем, не снимая шляпы, садился в кресла, хотя бы господин его и стоял перед ним. Может, не в этой ли обоюдной любви к коню и заключалась тайна такого сближения капитана с его денщиком? Впрочем, едва ли он был формальный денщик, то есть из нестроевых солдат, а вероятнее, из собственной домашней прислуги капитана, потому что у последнего был еще другой денщик, по имени Стреличи, носивший мундир и феску, который и исправлял при капитане все, что посерьезнее, и чуть ли не присматривал и за самим Кантини.

Таким образом, мы жили покойно; за обедом сбиралось все наше общество, иногда приглашался кто-нибудь и из посторонних — сослуживцев наших постояльцев. Разговоры были всегда шумные и живые. Со стороны нашего семейства мог в них участвовать только отец, который иногда и переводил для остальных, не знавших по-французски. Постоянною темой была война, и итальянцы страшно ругали Наполеона; только доктор Гуссар, родом француз, грудью отстаивал его, покрывая все голоса своим густым басом.

Иногда встревоживал нас оказывавшийся недостаток в запасе продовольствия; но капитан Савини всегда находил возможность добывать откуда-то, чего недоставало. Главная его забота была о сене для своей лошади: за ним отправлялся почти каждый день денщик Стреличи на общую фуражировку, составлявшуюся под сильным прикрытием, потому что кругом всего города разъезжали русские партизанские отряды и казаки; последние показывались иногда и в городе, проносясь стрелою мимо французов.

У нас была тоже лошадь, слепая, правда, на оба глаза, но во всех статьях для езды отличная; ей тоже надо было добыть корму, и вот кучер наш Иван, рискуя жизнью для старого товарища, отправлялся на нем же верхом, вместе со Стреличи на фуражировку. Иногда возвращались они и с вязанкой или двумя сена, а иногда и с пустыми руками. Но раз, отправившись на добычу, Стреличи вовсе не вернулся, а Иван возвратился уже ночью и рассказал, как напали на них казаки, разбили весь фуражирный отряд и гнались за ним, и что он, благодаря только быстроте слепого скакуна своего, успел спастись, заскакавши в такие места, откуда с трудом мог выбраться на дорогу, и, выехавши в Миюзскую заставу, воротился почти с противоположной стороны. Нападение это произошло недалеко от города, за Бутырками, — мы слышали выстрелы.

Раз я сам видел казака, промчавшегося мимо Мариинской больницы, от Екатерининского института к Александровскому; стоявшие у ворот часовые выстрелили по нему, но не попали. Вскоре после этого мы ходили на огороды и за Александровским институтом, где теперь его сад, видели тело в одной рубашке; судя по остриженной кружком голове, некому было быть, кроме казака — уж не он ли, бедный, поплатился за свою молодецкую отвагу?

Что до меня лично касается, то я чувствовал себя очень довольным. Мне было, впрочем, уже лет 10, но я как-то не понимал порядком ни общего, ни своего положения и, освободившись от ученья и надзора, весь предавался наслаждениям воли, разгуливая с Павлушкой и другими соседними мальчиками по пустырям, садам и огородам — заборов в это время почти не существовало: французы во время грабежа сокращали себе дорогу и ломали их везде, где они становились им на пути.

К дому нашему примыкал огромный огород, выходивший к Мариинской больнице и сообщавшийся по бокам с другими огородами и садами. Тут ходило множество голодных лошадей, забранных французами по дорогам к Москве в деревнях и распущенных ими на произвол судьбы. Бедные насилу ноги таскали, отыскивая себе скудный корм по полям и огородам, и, околевая, служили добычею стаям голодных собак и ворон.