Отечественная война 1812 года глазами современников

..Ночью, часу в первом утра, нас разбудил шум экипажа, остановившегося под нашими окнами. Я не мог придумать, кто решился выезжать из дому при подобных обстоятельствах, особенно в эту пору, когда услыхал, что меня зовут по имени. Голос кричал: «Это я, Ториак; прошу у вас приюта, потому что мой дом горит!» Я побежал вниз и отпер дверь. Мой ночной посетитель вошел, внес чемодан и, поставив его в нижней комнате, сказал, что он поедет за господином Дамоном и его гувернанткой, синьорой Бабеттой, которые также просят у меня убежища. Я ему отвечал на это, что в подобные минуты первым долгом каждого есть оказание услуги своим ближним и что они встретят радушный прием.

Господин Ториак уехал и вернулся через час в сопровождении господина Дамона и синьоры Бабетты. Я позвал прислугу, которая не покинула меня, и велел постлать постели в большой комнате, с выходом прямо в сад; я поместил там гостей своих как можно лучше. Господин Дамон рассыпался в извинениях за смелость, с которою он распорядился так бесцеремонно моим домом, после чего представил мне синьору Бабетту и, будучи большим лакомкой, начал воспевать ее поварские достоинства, особенно в приготовлении картофеля под соусом tomate. Я ему отвечал, что синьоре Бабетте, по всей вероятности, придется подвергнуть свои таланты испытанию, так как в будущем нам предстояло употреблять картофель вместо супа, соуса, жареной и вареной говядины и даже вместо десерта! «Ah! questo a troppo forte!»[112] — воскликнул бедный господин Дамон и принялся глубоко вздыхать.

Впрочем, нужно познакомить читателей, — если таковые найдутся, — с этими двумя оригиналами, судьба которых, сверх всякого ожидания, слилась с нашею во время этих печальных событий.

Начну с мужчины, так как на стороне бороды — могущество. Господин Дамон, несмотря на свое римское происхождение, не был ни Сцеволой, ни Горацием Коклесом, но был величайшим трусом, какого мне только случалось встречать; замечательный живописец, сделавший в Москве и в Петербурге много, и очень хороших, портретов в роде Лампи. Ему было около шестидесяти лет, и он мог бы считаться красивым стариком, если б не неопрятность — последствие его непреодолимой лени — не делала его отвратительным. К этим двум недостаткам следует причислить скупость, в которой он превосходил Гарпагона[113]. Рубашка его, жилет, но в особенности же халат мышиного цвета носили на себе следы неумеренного потребления табаку, а лень его позволяла лишь очень умеренное употребление носового платка, всегда свидетельствовавшего о своей долгой службе.

Синьора Бабетта была уроженка Граца, в Богемии, и болтала по-французски и итальянски, но с акцентом и гнусе-нием, достойным синагоги. Она была высокого роста, брюнетка и худая, нос ее постоянно был замазан табаком по примеру господина ее; голову она повязывала платочком, из-под которого выбивались пряди причесанных черных волос; платье она носила пестрое, ситцевое, и за поясом был заткнут полотняный платок с белыми и синими полосками, в течение нескольких дней бывший в употреблении господина Дамона; но синьора Бабетта находила, что он еще не достигал достаточной степени нечистоты, чтобы подвергнуть его мытью. К дополнению этого туалета она была обута в старые сапоги господина Дамона; но, несмотря на все это, Бабетта была для него кладом: она брила, причесывала, одевала, готовила ему кушанье, и каждый божий день он посылал ее к меняле узнавать, по какому курсу ходят золотые. Когда она находила возможность приобресть несколько денег, она покупала или продавала, смотря по обстоятельствам. Дамон так боялся воров, что он превратил Бабетту в ходячий сундук: он на нее надел, навсегда, кожаный пояс, в котором хранились его милые империалы[114].

Что же касается другого моего гостя, господина Ториака, то он был человек надежный, гасконец, следовательно, храбрый. Он служил в армии Конде и после распущения ее вернулся во Францию, где собрал небольшой капитал, который пускал в обороты в Москве. Он имел большое знакомство в этом городе, был известен своей честностью и очень любим за блестящий ум и веселый нрав. Вследствие обстоятельств, подобных моим, он обречен был на одинаковую со мною участь, — остаться в Москве.

Два дня спустя после поселения у меня гостей я увидал господина Дамона, бродящего как тень из сада в сарай, от сарая на чердак, с чердака в конюшню, одним словом — по всем углам в доме. На нем надет был большой темный плащ; по его неловкой походке мне показалось, что у него что-то было спрятано под плащом.