Отечественная война 1812 года глазами современников

Когда господин Лессепс кончил свои занятия, то подошел к жене и спросил, готова ли она уехать. Жена представила невозможность отыскать лошадей. Тогда Лессепс отсчитал тысячу рублей ассигнациями и предложил их ей, но она отказалась, говоря, что деньги эти нам не нужны. «Разве вы думаете обесчестить себя, приняв деньги от императора?» — возразил Лессепс. Тогда Кривцов наклонился к уху жены и прошептал: «Возьмите, сударыня, но не потребляйте их, они фальшивые».

Мы решились отправиться в Воспитательный дом через два или три дня. Недостаток в съестных припасах с каждым днем делался чувствительнее. Мы должны были довольствоваться весьма малым количеством сухарей, приправленных икрой. Вместо питья нам приходилось употреблять самую гадкую воду, которую мы пили с величайшим отвращением, потому что в колодцы бросали всякого рода нечистоту. С берегов Москвы виднелись в реке трупы в тех местах, где вода была не слишком глубока. Дурная пища, соединенная с зараженным воздухом, наполненным испарениями от разлагающихся лошадиных трупов, загромождавших улицы, произвела расстройство желудка.

Наконец настала минута, когда мы должны были отправиться в Воспитательный дом; без горести расстались мы с господином Дамоном и синьорой Бабеттой, поблагодарили доброго Вели за гостеприимство и пустились в путь, сопровождаемые нашим кучером, который нес маленькую племянницу горничной.

Не успели мы дойти до половины Тверской, как услыхали крики: «Казаки! Казаки!» — и несколько выстрелов раздалось позади нас. Я увлек жену и падчерицу в боковую улицу и скрыл их в развалинах сгоревшего дома. Там просидели мы около 1/4 часа. Когда все утихло, я пошел осмотреть окрестности, но, не найдя никого, я снова предложил руку жене и Леонтине, и мы продолжали свое путешествие.

Около Кремля снова раздались крики: «Казаки! Казаки!» — и мы действительно увидали их выступление. Всякий спешил скрыться в Кремле, мы последовали общему примеру. Но в воротах толпа так сгустилась, что жена не в состоянии была удержаться за мою руку и выпустила ее. Она осталась позади и старалась догнать нас; вдруг часовой остановил ее, дерзко схватив за руку. Жена громко вскрикнула; один конногвардейский генерал, который находился вблизи, подъехал к нам и закричал солдату: «Негодяй! Как ты смеешь накладывать руку на женщину?» — «Я исполняю свою обязанность». — «Ты можешь исполнять свою обязанность, но не позволяй себе дерзостей, — и, обращаясь к жене, сказал: — Что вам угодно, сударыня?» — «Я хотела догнать мужа и дочь, которые прошли в Кремль». — «Проходите, сударыня!»

Мы встретили полковников Сикара и Варле, капитана де Во и шли навстречу к моей жене. Они спрашивали, куда мы идем, мы объяснили, что отправляемся в Воспитательный дом, где наш знакомый офицер обещал защищать нас при входе русских. Полковник Сикар убеждал нас подождать; он привел нас к себе и спрашивал, уверены ли мы, что найдем нашего офицера в Воспитательном доме, потому что его могли увезти как пленника; он послал двух саперов, чтобы вполне убедиться, и оба вернулись с известием, что русского офицера нет в Воспитательном доме, и полковник заставил нас принять от него пищу и помещение. «Советую вам, — сказал он моей жене, — отправиться завтра к герцогу де Тревиз<у Мортье>, чтобы достоверно узнать, уедет ли с нами этот офицер или останется здесь».

Таким образом мы провели ночь в Кремле, а на завтрашний день жена пошла к герцогу. Она просила адъютанта доложить маршалу, что одна дама желает с ним говорить. Офицер начал представлять различные затруднения, но жена настаивала, говоря, что это дело может ей стоить жизни; тогда офицер пошел к герцогу, который не заставил себя долго ждать. Жена объяснила ему свою просьбу, и маршал, в свою очередь, спросил, коротко ли она знает Кривцова, действительно ли он добр и человеколюбив; она отвечала утвердительно. «В таком случае, — сказал герцог, подумав минуту, — он может остаться». — «Угодно ли вам будет, светлейший герцог, тотчас написать приказ?» — «Мне некогда, но я пришлю Лессепса, он напишет. Но я попрошу вас как можно скорее выйти из Кремля, потому что я повторю приказание не пускать туда женщин и детей»[120]. Господин Лессепс явился и написал следующую записку: «Любезный Кривцов, я должен с вами проститься. Поручаю вашему особенному покровительству семейство Вендрамини и всех несчастных французов, которых вам можно будет спасти».

Поблагодарив этих господ за доброжелательство, нам высказанное, мы отправились в Воспитательный дом с двумя солдатами, которые несли наши вещи. Там встретил нас Кривцов и поместил в очень хорошей комнате. Солдаты положили свою ношу, и я хотел заплатить им за труды; они отказались, говоря: «Благодарим вас, но в настоящую минуту вам это было бы затруднительно». Потом, посмотрев на комнату и на офицера, прибавили: «Вам, кажется, будет здесь недурно, потому что ваш русский офицер добрый малый; желаем вам много счастья».